Изучая милое

Читайте также:

Спасибо Канту за это

Как аналитически разбирать чувство эстетического умиления? Как вообще возможен такой разговор? Диссонанс возникает в тот самый момент, когда мы начинаем серьёзно смотреть на милое и берёмся его препарировать. В самом деле, ну что за монстр будет препарировать котят в чашках или собак сиба-ину?

Западная эстетика выделяет несколько главных категорий, с помощью которых описывается переживание красоты и её «соседей». Эстетическая наука хорошо умеет изучать прекрасное и безобразное, и даже справляется с тем, чтобы разбирать смешное (хотя легендарную вторую часть «Поэтики» Аристотеля, которая якобы была посвящена комедии, так пока и не нашли).

Отчасти так происходит, потому что концентрированная милота не связана с высокой культурой, наполняя царство китча и лубочных иллюстраций — сусальные ангелы, румяные дети на рождественских открытках и, конечно, календари с котиками. Аристотель об этом не писал, и Канту не пришло в голову создать «Критику умиляющегося разума» или, хотя бы, включить соответствующий раздел в «Критику способности суждения».

Читайте также:

Наука, культура и общество-2017 в одной статье

В ситуации, когда картинки с котами — самый популярный контент интернета, полностью игнорировать этот тип переживаний не представляется возможным. Милое и трогательное уверенно шествует по планете. Товары с Хелло Китти покупают далеко не только маленькие девочки, и сериал о пони тоже смотрят не только они. И если последнее можно было бы списать на субкультурное явление, то общую инфантилизацию визуальной культуры и моды игнорировать сложнее.

Японские исследователи уже говорят о милом как о самостоятельном эстетическом явлении. В современной Японии образы маленького, трогательного и беззащитного буквально затопили рынок, улицы и экраны. Мало того, культ всего милого существенно влияет на японские социальные практики.

Читайте также:

Эстетическое воспитание в любом возрасте

Для классической японской эстетики характерны такие понятия как югэн (интуитивное, предполагаемое, неявное), ваби-саби (категория, связанная с преходящим характером всего сущего и непостоянной красотой), ики (оригинальность, не превращающаяся в избыточность или сложность) и многие другие термины, фиксирующие сложные, порой трудно определяемые, но в то же время конкретные переживания.

Сегодня в обиход вошло слово «каваий» («кавай» в упрощённой транскрипции) и прилагательное «кавайный» («каваии»). И отмахнуться от этого со словами «что-то из жизни фанатов аниме» не получается.

Из детского и субкультурного явления кавайное в современной Японии превратилось в нечто большее. Значение слова расширилось: его стали употреблять люди всех возрастов, отмечают теоретики кавай Исихара Соитиро, Обата Кадзуюки и Канно Каёко. Теперь японцы говорят «каваий!» почти обо всём, что привлекает внимание и заслуживает положительной оценки. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть современный японский фильм, аниме или рекламу. Слово, которое изначально было нишевым, стало обозначать главное направление японской актуальной повседневной эстетики и чуть ли не благо как таковое.

Изучение кавайного (некоторые исследователи предлагают вестернизированный вариант «кьютизм») — это способ дополнить западную систему эстетических категорий, которая традиционно считала себя выше всего «миленького»; способ дать умилению осмысленную трактовку. Предупреждаем сразу — далеко не всё в этой аналитике окажется безобидным и приятным.

Кавайное в японской культуре

В книге «Теория каваии» семиотик и литературовед и исследователь культуры Инухико Ёмота обращается к истокам понятия, прослеживая, как оно употреблялось в японской литературе начиная со средневековых текстов прежде, чем приобрести современное значение.

Попытки описать и каталогизировать милое встречаются уже в «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон — это то, что можно описать как простодушное, наивное, безыскусное, трогательное. В хэйанской эпохе вместо «каваий» использовался термин «уцукуси».

Многозначность слова «каваий» обнаруживается уже в прозе первой половины ХХ века. В рассказе «Ученица» Осамы Дадзая оно используется применительно к любимому платку героини (потому что он красивый), её губам (они «маленькие» и «милые»), её домашней собачке (она кусает травку у крыльца) и её матери (та стареет и заслуживает заботы). В каждом случае оттенок значения уникален, но общее настроение, закреплённое в слове «каваий» и его производных, сохраняется. Этот рассказ Ёмота приводит в качестве стартовой точки современной культуры кавайного, которая сегодня заполняет все области жизни.

Менеджер, который приходит в офис с ланчбоксом-котиком, детские песенки в рекламе вполне взрослых товаров, миниатюрные машины ярких цветов (в Японии они не имеют гендерной привязки), маскоты префектур, общественных организаций и событий (вот, например, талисманы Олимпиады и Паралимпиады 2020 года в Токио), представление любых вещей в виде забавных живых существ... Этих явлений японской повседневности не сосчитать. В рамках японской культурной дипломатии существует даже своего рода официальная должность «каваий тайши» — посол кавая.

Читайте также:

Что мы видим, когда читаем?

Милое символически связано с миниатюрными и аккуратным. По мнению культуролога Ли Орёна («Японцы, склонные к компактности»), японец «буквально зажат вещами и обстоятельствами», что и приводит к некоторой обсессии, связанной с миниатюрными вещицами и узкоспециальными приспособлениями. К культуре компактности Ли относит стремление вкладывать одни предметы в другие, как это происходит, например, в коробочке бэнто; устранение ненужных элементов, как это было с иероглификой; тяготение к упорядочиванию и другие особенности, относящиеся к минимализму, структурности и сокращению пространства.

Человек в коробке — это вообще довольно частый мотив японского искусства, как высокого, так и массового. В «Записках из кельи» литератора XII-XIII веков Камо-но Тёмея воспеваются малые пространства, а роман Кобо Абэ «Человек-ящик» рассказывает о мужчине, который, шагнув дальше персонажа Чехова, буквально прячется от мира в футляре из картона.

Эта «закрытость» имеет не только эстетическую, но и морально-социальную природу. Ёмота указывает на то, что кавай в современной Японии является не только предметом эстетики, но и специфической этикой.

Быть кавайным означает не приносить вреда, быть безопасным, быть милым и предупредительным. Поступая кавайно, человек декларирует собственную безоружность и безопасность, а также проявляет внимательность и предупредительность. Недаром одно из самых распространённых социальных опасений японцев — это причинить мэйваку, неудобство или беспокойство. Мэйваку считаются громкий голос, публичные разговоры по телефону, сильные запахи и вообще любое вторжение в чужое личное пространство, включая «незаконное воздействие» на органы чувств.

Современные японские арт-критики высказываются на тему кавайного ещё более сурово, и далеко не всегда с умилением. Они связывают тотальную популярность кьютизма как стиля с проблемами национальной идентичности и со скрытой рефлексией по поводу имперских амбиций.

Искусствовед Нои Савараги (Sawaragi Noi) опубликовал статью, осуждающую «милоту» в современном японском искусстве, в которой назвал кавайное творчество слабым и безжизненным. Другой исследователь искусства, Мацуи Мидори, определил кавайное в визуальных видах искусства как способ отказа от социальных ограничений и следствие постмодернистских процессов 90-х.

Художественный критик и директор Музея современного искусства в Токио Юко Хасегава понимает каваий более широко, связывая его с понятием йоджика (инфантилизация). По её мнению, любовь японской культуры ко всему милому и детскому является стремлением к патриархальному контролю и связана с поражением во Второй мировой войне, что в особенности заметно в поведении мужского населения. Такаши Мураками также связывает концепцию кавайного с национальными чертами. Кавай в представлении Мураками выражает стремление к детскости, проявивишееся в  послевоенной Японии («культура, замороженная в младенчестве»).

Умиляемся всем миром

Важный вопрос, который ставит в «Теории каваии» Инухико Ёмота, заключается в том, является ли каваий специфически японским явлением. Английское cute и pretty, итальянское caro или carino... Даже если в языке нет уменьшительно-ласкательных форм, всегда можно использовать дополнение «маленький». Но, как часто бывает с переводами, точного соответствия нет. Ёмота также отмечает отсутствие в японском слове «каваий» слегка пренебрежительного, сниженного подтекста, который есть в других языках по отношению ко всему миленькому.

Читайте также:

Психология повиновения и свобода воли

Ёмота, рассуждая о любви людей к маленьким вещам, упоминает о сувенирах, подарках и предметах коллекционирования. Целая индустрия выпускает довольно бесполезные вещицы, которые, тем не менее, обладают смыслами.

Изначально в Европе кукольные дома с заботливо воспроизведённой крошечной утварью не были предметами игры, а показывали умения ремесленников, служа своего рода рекламой. Сюда же относится достижение Левши — восхищение, которое оно вызывает, обусловлено филигранным мастерством. И всё-таки уменьшенные копии вещей вызывают у многих людей особенный тип эстетического интереса. Есть определенная прелесть в том, чтобы изучать панораму в музее, архитектурный макет, где есть даже крошечные деревья, рассматривать модельки транспортных средств. Этим же объясняется страсть вполне взрослых людей к моделькам машин и конструкторам «Лего».

Сьюзен Стюарт в работе «Нарративы миниатюры: о гигантском, крошечном, о сувенирах и коллекциях» обращает внимание на то, что в природе миниатюрного не существует. Организмы соразмерны предметам вокруг в меру приспособленности. А миниатюра — плод человеческого труда, артефакт, предмет эстетического переживания. Одним из залогов этого переживания является удовольствие от соотнесения масштабов.

Читайте также:

Обратная сторона скандинавского счастья

Многие испытывают нежность при виде пушистых животных и маленьких, искусно сделанных вещиц. Однако в западной эстетике подчёркнуто, акцентированно милое всегда проходило по части дурного вкуса и китча. Детство в европейской культуре вообще появилось не так уж давно, его проявления порицались как признак несовершенства. А картинки с котятами и сегодня проходят для «людей серьёзных» по части guilty pleasure — стыдного удовольствия.

В чём-то японский каваий в его этическом, социальном смысле (предупредительность, вежливость, взаимное умиление) перекликается с датской идеей хюгге. Хюгге — это тоже не только шерстяные носки и еловые веточки, но также взаимный «пакт о ненападении», социальный договор внутри протестантской общины. Нарушив его, легко подвергнуться остракизму, но соблюдая правила (как и в случае с Японией, весьма жёсткие), не так уж трудно вести регламентированно умиротворённую жизнь. Для того, чтобы показать, что ты не викинг, готовый кинуться в бой, требуется отложить топор войны, зажечь над столом лампу и предложить соседям варенья. 

Можно предположить, что общества, живущие скученно или замкнуто, а также быстро перешедшие от захватнической политики к неагрессивной фазе развития, испытывают необходимость в том, чтобы выстроить подчёркнуто безопасную среду — а инфантилизация и некоторая «сахарность» этому способствуют.

Какие черты характерны для кавайного?

Вот несколько признаков, которыми традиционно обладают кавайные вещи и существа. Эти черты могут сочетаться в разных комбинациях, но какие-то из них всегда присутствуют.

Так ли безобидно «кавайное мышление»? 

Копии зачастую оказываются точнее оригиналов. Так, например, герой «Золотого храма» Мисимы, войдя в подлинный Золотой Храм, увидел там макет этого же храма, который показался ему куда больше похожим на Золотой Храм из его фантазий.

Таким же образом, «окаваенное» животное в мультипликации — это идеализированная, очищенная версия животного настоящего, которое может приносить аллергию, портить мебель и кашлять шерстью. Настоящий ребёнок тоже далёк от благостной картинки с открыток. И уж тем более это касается взрослых людей, которые не только обладают всеми возможностями, чтобы причинить нам мэйваку, но и зачастую имеют мнение, отличное от нашего.

Животные являются частью природы. На первый взгляд они могут показаться славными и трогательными, но стоит понаблюдать за ними внимательнее, чтобы понять, что они способны на многое благодаря своим когтям и зубам. Милые мордочки на всевозможных товарах едва ли имеют какое-то отношение к настоящему животному миру, который мы никогда не сможем постичь до конца. (...) 

Сложность в нашем случае заключается в том, что мы живем в Токио, средоточии мира «каваий», удаленном от природной среды. Поэтому в одной из комнат дома я установил аквариум, куда запустил пойманного мной в загородной реке карася. В такой безобидной форме я выражаю свой протест против вездесущего «каваий». 

К сожалению, я пока не заметил в моем ребёнке интереса к самодостаточному миру природы, поселившемуся в этом маленьком аквариуме. Может, караси недостаточно «милы»… 

(Обата Кадзуюки, «Что скрывается за словом "каваий"?»)

Называя кого-то другого кавайным, мы занимаем позицию вышестоящего, смотрим сверху вниз и отчасти лишаем субъектности того, о ком идёт речь. И это не только вопрос прав животных, которые часто воспринимаются как красивые игрушки, но и повод внимательнее посмотреть на различные аспекты отношений между людьми.

Японская фирма игрушек Sanrio, создавая Хелло Китти, стремилась придумать персонажа, который бы нравился всем. Дизайнер Ямогути Юко отмечала, что отсутствие рта у Хелло Китти позволяет проецировать на нее любые эмоции. Ведь выразительность рта такова, что даже в эмодзи мы сразу считываем настроение. Есть и другая трактовка — Китти немая, ей не давали права голоса, как не дают его в обществе слабым существам, которыми принято только умиляться.

Читайте также:

Женщины, получившие «Нобеля». От Ады Йонат до Ту Юю

Профессор Токийского университета и исследовательница гендерных проблем Тидзуко Уэно отмечает, что сегодня в японском обществе женщинам и пожилым людям рекомендуется быть кавайными во избежание проблем. Зависимое положение побуждает казаться милыми и беспомощными в глазах тех, кто обладает властью — обеспеченных, сильных и здоровых мужчин.

Инухико Ёмота приводит данные опроса «Хотели бы вы, чтобы вас называли кавайным?». Японские девочки и девушки до 20 лет чаще отвечают на этот вопрос утвердительно, после 20 — отрицательно, а с возрастом стремление к кавайности просыпается снова. А вот мужчины хотят быть кавайными куда реже.

В своей книге Ёмота подробно анализирует различие в понимании кавайного, которое есть (в среднем) у мужчин и женщин. В силу социальных представлений и различий в соответствующим образом сформированной культуре (например, жанры фильмов и манги) представители разных гендеров ищут кавайи в разных местах и немного по-разному его трактуют.

От любви до ненависти: милое и гротескное

У всякой эстетической категории есть своя противоположность. Для прекрасного это безобразное, для возвышенного — низменное.  От милого до жуткого — тоже всего лишь один шаг. Милое оборачивается страшным, когда обманывает наши ожидания безопасности и комфорта. В свою очередь, страшное становится ещё более пугающим из-за соседства с милым и трогательным (не зря в хоррорах так популярны маленькие мёртвые девочки).

Умиляет ли вас собака породы вельш-корги? Её внешний вид, включая необычайно короткие лапы и бестолково-добродушное выражение морды, является продуктом селекции. А теперь представьте себе человека с такими же особенностями, выведенными искусственно. Как говорит Адам Коновер в шоу «Адам портит всё», «ваши породистые собаки — это жуткие генетические мутанты». Которые, кстати страдают от генетически обусловленных болезней.

Многие проявления кавайного в японских (и не только) музыкальных клипах и видеоарте граничат с жутким. На одном из портретов певицы Kyary Pamyu Pamyu она предстаёт в кружевном платье, с тортиком на голове и маленькой каплей крови, вытекающей из ноздри.

«Всё в мире может быть кавайно! Я могу "окаваить" что угодно», — говорит сама Kyary Pamyu Pamyu. «Что угодно» в контексте фотографии выше способно оказаться, например, домашним насилием.

Перефразируя слова Теодора Адорно, возможен ли каваий после Освенцима? Инухико Ёмота приходит к выводу, что всякий печальный и травматичный опыт может быть эстетизирован. Страшное перерабатывается эстетикой и от этого становится приемлемым, позволяя субъекту не смотреть в лицо тому, о чём думать не хочется или не получается. А вернее, смотреть через красивый фильтр.

По мнению Ёмота, каваий спасает от столкновения с действительностью: «В один прекрасный момент на поверхность вылезут все те психологические и исторические обстоятельства, которые пока что скрыты за вуалью каваий, и тогда в нашем обществе случится катастрофа».

Как относиться к кавайному, обладая всей этой информацией? Томас Метцингер отмечает, что даже понимая принципы преломления света, мы продолжаем считать радугу прекрасной. В этом смысле «расколдовывание мира» ничем не грозит эстетическому переживанию.

Тем не менее, в силах человека мыслить таким образом, чтобы реальное животное из приюта или человек со всеми его особенностями и странностями были не менее милыми, чем их «окаваенные» изображения.