Любопытство и стремление к новизне во многих культурах считалось пороком, достойным самого серьёзного осуждения. Человек предпочитал ограничивать себя тем, что уже проверено и известно, ведь всё новое может оказаться вредным и опасным. Библейская история об Адаме и Еве — в каком-то смысле история о том, что излишнее любопытство не приводит ни к чему хорошему: нарушителей выпроваживают за врата Эдема, где им приходится «в тяжком труде» добывать себе пропитание и есть хлеб «в поте лица своего».
Французский гуманист и мыслитель Мишель Монтень в «Апологии Раймонда Сабундского» сомневается в распространённом мнении, что всё зло происходит от невежества, а наука только и исключительно благодетельна (он с иронией цитирует Цицерона, который считал, что «руководясь ею, мы можем беспечально и безмятежно прожить свой век»). Монтень посвящает своё эссе философу XIV столетия Раймонду Сабундскому, который, подобно Аквинату, попытался обосновать религиозные истины с помощью доводов рассудка.
Насколько человеческие суждения, не проникнутые верой, могут помочь нам в установлении какой-либо истины? Можем ли мы вообще хоть что-то понять? Монтень отвечает: если и можем, то лишь самую малость.
Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то что повелевать ею!
О вечном стремлении человека задавать вопросы и стремиться к неизведанному с невероятным изяществом и эрудицией пишет современный последователь Монтеня — аргентинский писатель и литературовед Альберто Мангель, долгое время бывший личным помощником Хорхе Луиса Борхеса. Сборник его эссе «Curiositas» недавно был переведён на русский язык и опубликован в «Издательстве Ивана Лимбаха».
По-борхесовски дотошные энциклопедические выкладки здесь сочетаются с личными воспоминаниями, комментарии к «Божественной комедии» — с рассуждениями о том, чем дантовский Ад похож на Освенцим, а сведения об экологии — с высказываниями о значении леса в разных культурах и периодах истории.
Мангель далёк от того, чтобы подводить читателя к каким-то конкретным выводам. Он ткёт своё тонкое полотно сравнений и аналогий, не слишком обращая внимание на требования «краткости, простоты и занимательности». Но за всеми его причудливыми размышлениями угадываются мудрость, смирение и признание опыта человеческой жизни, насыщенной противоречиями и сиюминутными деталями. Чтобы охватить её во всей полноте, не хватит никаких энциклопедий.
Читайте также:
Эссе: жанр, который учит мыслить
Греки, как известно, не сделали решающий шаг на пути к научному знанию — в их руках теория не стала эмпирической и экспериментальной. Вероятно, им это просто было неинтересно. Как жить правильно — вот достойный вопрос, а о всяких мелочах (например, отчего рождаются близнецы или чем питаются растения) рассуждают только болтуны и бездельники. Но в целом любопытство не осуждалось. Любопытен, к примеру, гомеровский Одиссей, приказавший привязать себя к мачте, чтобы слушать сирен, но не поддаваться чарам их пения.
В «Божественной комедии» Данте предлагает свою версию гибели Одиссея. Вместо возвращения на родную Итаку герой отправляется за Геркулесовы столбы, которые для греков были краем света. Там мореходы достигают огромной горы Чистилища и терпят кораблекрушение. Одиссея погубило любопытство, намекает Данте. И в его словах можно заметить не только осуждение, но и сочувствие.
Путешествуя по кругам дантовского Ада с его скупцами, обманщиками, сластолюбцами и предателями, проходя через Чистилище и поднимаясь в райские сферы, Мангель обращается к истории толкования Талмуда, узелковой письменности инков, произведениям Кафки, Рабле и Беккета, Кэролловской «Алисе в стране чудес» и фактам из собственной биографии. К примеру, пережитый инсульт, на время лишивший автора дара речи, заставляет его задуматься о связи между мыслью и языком.
Читайте также:
Как работает живой язык? Отвечает когнитивная лингвистика
Читатель ждёт, куда заблудшая мысль заведёт его дальше. Читательское любопытство можно сравнить с любопытством странника, которое тоже не знает успокоения. Каждая новая страница не отвечает на предыдущие вопросы, а ставит новые; если и разрешает прежние затруднения, то рождает новые и непредвиденные сомнения. Также и для странника дорога никогда не кончается.
Никакой знак или географическая граница — даже установленные могущественным Гераклом «пределы мира» — Одиссея не останавливают. Данте находит многострадального героя в восьмом кругу Ада. Формально тот терпит наказание за обман — знаменитый трюк с троянским конём. Но Данте интереснее узнать, почему Улисс не отправился прямиком в Итаку к любимой Пенелопе и сыну после всех своих злоключений. Одиссей пытается объяснить свои мотивы следующим образом.
Ни нежность к сыну, ни перед отцом
Священный страх, ни долг любви спокойный
Близ Пенелопы с радостным челом
Не возмогли смирить мой голод знойный
Изведать мира дальний кругозор
И всё, чем дурны люди и достойны.
В многочисленных комментариях к «Божественной комедии» Данте называют антиподом Улисса. «Данте — паломник, а Улисс — путешественник» — суммирует Юрий Лотман. Флорентийский поэт движется по установленному маршруту к божественной истине и благу, а для Одиссея такого конечного пункта не существует. Он просто жаждет приключений. Оба признают, что любопытство — неотъемлемое свойство человека. Но понимают они его по-разному.
Движение самого Данте к «изначальному благу» тоже рано или поздно должно было прерваться. В заключительных песнях Рая поэт не находит слов, привычный вокабулярий отказывается ему служить: «Как геометр, напрягший все старанья, / Чтобы измерить круг, схватить умом / Искомого не может основанья». Слов всегда недостаточно. Путешествие Улисса заканчивается кораблекрушением, путешествие Данте — крахом слов.
В своих «Опытах» Мишель Монтень рассуждает о философах-скептиках и приходит к выводу, что обыденный язык слишком плохо подходит для свободного и непредвзятого мышления. Неоправданно важное место в нём отводится утвердительным предложениям. Вместо них Монтень предлагает постоянно задаваться сакраментальным вопросом «Что я знаю?».
Читайте также:
Как читать и обсуждать книги
Это, возможно, и является движущей силой захватывающей дух прозы Альберто Мангеля. Как и Данте, он готов смириться с вечным недостатком человеческих знаний и признать несостоятельность собственных усилий как писателя. Только теперь признание совершается уже не перед лицом «истины», в которую верил великий флорентиец, а перед чем-то куда более неуловимым. Поэтому глава «Что есть я?» заканчивается такими словами:
«Никакие обличья и маски, которые я ношу, не раскрывают мне меня самого — разве что в неясных намёках и смутных предчувствиях: как шелест листвы, аромат, гром где-то вдали. Я точно знаю, что моё молчаливое "я" существует. И покуда жду. Вдруг оно обнаружит себя, только когда придёт мой последний день: внезапно возникнет, как из под земли, на миг повернётся ко мне лицом, и дальше — тишина».
Поль Валери говорил: кто угодно может писать как Монтень. Любопытство всегда заставляет нас отличаться — не от других, а от себя самого. «Я» где-то существует, но нам его не поймать. Поэтому Улисс не может удовлетвориться ролью любящего отца и верного мужа. Он отправляется за Геркулесовы столбы, откуда никто ещё не возвращался. Всё, что я думаю или знаю в любой момент может стать другим. Быть любопытным — значит изменяться.
