В 1990-е годы в международном сообществе физиков вдруг обнаружили, что одну из главных узловых точек их дисциплины — теорию квантовой гравитации — впервые обозначил мало кому известный советский физик по имени Матвей Бронштейн. Он был не только выдающимся теоретиком, но и талантливым педагогом и популяризатором науки. Его книги, написанные для детей, сегодня можно назвать классикой и эталоном жанра. За свою недолгую жизнь он сделал многое, но гораздо больше сделать не успел.
О нём вспоминают как о человеке почти гениальном. Ему повезло уметь сочетать в себе разные дарования так, как это не удавалось известным друзьям и коллегам-физикам — Льву Ландау или Георгию Гамову. Это были дарования теоретика и литератора, эрудита и педагога. А также дар человека, который всегда сохранял личное благородство, несмотря на далеко не благородное время.
Вот слова Корнея Чуковского о Бронштейне: «Достаточно было провести в его обществе полчаса, чтобы почувствовать, что это человек необыкновенный. Он был блистательный собеседник, эрудиция его казалась необъятной. Английскую, древнегреческую, французскую литературу он знал так же хорошо, как и русскую. В нём было что-то от пушкинского Моцарта — кипучий, жизнерадостный, чарующий ум».
Перечисляя все эти качества и заслуги, Чуковский не просто давал благоприятную характеристику — он надеялся спасти человека. Шёл 1938 год. В августе 37-го Бронштейн был арестован, но его судьба пока ещё не была ясна окончательно. Чуковский пишет сталинскому прокурору Андрею Вышинскому с просьбой «пересмотреть дело». К просьбам о защите прилагалась и научная характеристика, в которой М. П. Бронштейна называют «одним из выдающихся физиков-теоретиков Советского Союза».
Читайте также:

В 37-м поводом для расстрела могло стать всё что угодно. Возможно, еврейская фамилия «Бронштейн», как у главного соперника Сталина — Льва Троцкого. Возможно, неосторожная шутка: одно из своих писем английскому физику Пайерлсу он закончил фразой «хайль Гитлер». Только в начале 1990-х, когда открылись архивы, жена Бронштейна Лидия Чуковская смогла узнать обвинение. Оно было предсказуемым — контрреволюционная деятельность. Бронштейн якобы участвовал в организации, целью которой было «свержение Советской власти и установление такого политического строя, при котором интеллигенция участвовала бы в управлении государством наравне с другими слоями населения».
Лидия Чуковская назвала неоконченную книгу о судьбе своего мужа словом «Прочерк». Прочерк стоял в графе «причина смерти» и «место смерти» в свидетельстве о его гибели, которое она получила в 1957 году, спустя почти 20 лет после расстрела. Это был прочерк, который поставили на её жизни. «Все мы — живые памятники тем, кто утрачен. Вот почему я пишу. Чтобы заразить других своей памятью».
В этой же книге Чуковская вспоминает о том, что было гораздо раньше: «Моей встрече с Бронштейном предшествовал смутный гул его начинающейся известности». В кругах петербургской интеллигенции о нём действительно много говорили. Его статьи о фотонной структуре рентгеновского излучения и температуре звёзд опубликовали в ведущих мировых журналах, когда автору только исполнилось 18. Он глубоко интересовался физикой полупроводников, астрофизикой, теорией относительности. Будучи почти самоучкой, он поступил в Ленинградский университет уже сложившимся исследователем. Он читал на многих языках и поражал своей всесторонней эрудицией.
В отличие от многих своих коллег — к примеру, от Ландау, который называл филологию занятием «кислощецким, не более достойным мыслящего человека, чем коллекционирование бабочек» — он не чурался вполне гуманитарных интересов. Он и сам постепенно стал выдающимся литератором. Здесь не обошлось без вмешательства Самуила Маршака, который влюбился в Бронштейна, впервые его увидев в редакции «Детгиза». Благодаря настойчивости и требовательности редактора-Маршака первая детская повесть Бронштейна «Солнечное вещество» получилась живой и захватывающей. Такой, какой и должна быть хорошая литература для подростков — да и любая хорошая литература.
Эта книга рассказывала о поисках гелия — вещества, которое «люди нашли сначала на Солнце, а потом уже у себя на Земле». Автору удалось превратить повествование о спектральном анализе и трудоёмких физических экспериментах в увлекательный детектив, которым даже сегодня способен зачитаться как взрослый, так и любой пятиклассник.
В этом мире учёные из разных стран вместе преодолевают препятствие за препятствием, чтобы ближе подойти к загадкам Вселенной. Наверняка каждому читателю запомнится кульминационный момент повести: телеграмма «Криптон — это гелий. Приезжайте — увидите», отправленная физиком Круксом химику Рамзаю. Это была эпопея, где национальные границы стираются, где достижение каждого учёного вливается в общее движение поисков и открытий.
Читайте также:

После этого Бронштейн успел написать ещё две научно-художественных повести: «Лучи икс» о рентгеновском излучении, и «Изобретатели радиотелеграфа» об открытиях Попова и Маркони. Последнюю книгу в издательстве отклонили. Редактор (уже не Маршак) просил переделать всю повесть. Ему показалось ошибочным, что к одному и тому же изобретению практически одновременно пришёл и отечественный учёный, и итальянец. Наверняка Маркони украл разработку у Попова — возможно, «с помощью католических монахов, тайно проникших в Россию».
Выслушав объяснение Бронштейна, что эта гипотеза — чушь, и что в науке открытия нередко происходят одновременно, редактор не сдавался. Даже если Маркони ничего не крал, автор популярной книги, «как советский патриот», должен настаивать на приоритете Попова. По воспоминаниям Лидии Чуковской, на это Бронштейн ответил: «Ваши представления о патриотизме, я вижу, чисто фашистские. Я их не разделяю. Занимайтесь фальшивками без меня». Следующая книга, которую он задумал, была посвящена Галилею. Её он закончить не успел.
Сегодня значение Бронштейна-популяризатора, может быть, даже больше, чем Бронштейна-теоретика. Всё-таки его научно-художественные повести перечитывают, и, вероятно, будут перечитывать — в отличие от научных работ, которыми интересуются только историки науки. Но его вклад в теоретическую физику и астрофизику своего времени был значительным — а мог бы стать революционным, проживи он дольше тридцати одного.
Диссертацию под названием «Квантование гравитационных волн» Марк Бронштейн защитил ещё в 1935 году. Для того времени тема звучала необычно. Мало кто думал, что можно объединить квантовую механику, отвечающую за поведение микрочастиц, и теорию гравитации, которая имеет дело с галактиками и планетами. Общее мнение сводилось к тому, что эти теории описывают разные аспекты физического мира. Каждая отвечает за своё. Если не смотреть широко, они вполне могут сочетаться друг с другом.
Но если смотреть широко, становилось понятно, что они друг другу противоречат. Бронштейн одним из первых осознал, что для разгадки фундаментальных проблем — таких, как рождение Вселенной — понадобятся и кванты, и гравитация. Это значит, что сами понятия пространства и времени требуют пересмотра или «замены их какими-то гораздо более глубокими и лишенными наглядности понятиями». В 2006 году американский физик Ли Смолин написал: «К настоящему времени почти любой, кто серьёзно думал о квантовой гравитации, согласен с Бронштейном. Но на это потребовалось семьдесят лет».
Кем же был этот Матвей Бронштейн, который умел смотреть так далеко вперёд? Историк науки Геннадий Горелик задался этим вопросом в 1979 году, почти случайно наткнувшись на статью Бронштейна в сборнике, вышедшем к столетию Эйнштейна. В этой статье его особенно озадачила странная заключительная фраза. Она следовала прямо за утверждением о том, что привычные представления о пространстве необходимо будет пересмотреть.
«Wer’s nicht glaubt, bezahlt einen Taler» — кто этому не верит, с того талер. Физики так не пишут. Но Бронштейн писал, и оказался прав.
Сборник «Солнечное вещество» включает в себя три научно-художественных повести Матвея Бронштейна, а также воспоминания о нём, личные документы и комментарии Геннадия Горелика, автора первой биографии учёного. Книга выходит в ноябре в издательстве «Corpus».