Антисемитизм в советском образовании — феномен, который с советских времен считается как бы несуществовавшим. Дискриминацию по национальному признаку на Мехмате МГУ (и в ряде других вузов) никогда официально не признавали и не обсуждали. Этого нет в официальной истории университетов. Никто и никогда не нёс ответственности и не приносил приличествующих извинений.
С другой стороны, попытки тем или иным способом ограничить допуск евреев в главные математические вузы были всем известны и, по свидетельству очевидцев, воспринимались как нечто почти само собой разумеющееся. А кроме свидетельств очевидцев от тех мрачных времен практически ничего не осталось. Естественно, МГУ или МИФИ не публиковали официальных циркуляров на данный счет, тем более тема не обсуждалась в советской прессе. В 1970-1980-е годы злоключениям евреев в советской системе образования были посвящены статьи в самиздате, самая известная из которых — статья «Интеллектуальный геноцид» Валерия Сендерова 1980-го года. В сети и в печати по-русски она появилась сравнительно недавно, английский перевод был распространен намного раньше.
Предыстория
Специфическая дискриминация евреев на технических факультетах началась примерно в 1968 году. С этим связано сразу несколько причин.
Во-первых, приблизительно в это время окончательно завершается «оттепель», система закручивает гайки. После правления Хрущева и последующего пересменки Леонид Брежнев в 1966 году официально становится генеральным секретарем ЦК КПСС и провозглашает курс на «развитой социализм». Стало ясно, что граждане вряд ли увидят становление коммунистической утопии при жизни, поэтому дальнейшая либерализация общественных отношений стала выглядеть бессмысленной.
В 1967 году Израиль выходит победителем из Шестидневной войны против сразу пяти арабских стран и увеличивает свою территорию в три раза. СССР разрывает дипломатические отношения с еврейским государством, а официальная пропаганда государства берет курс на борьбу с сионизмом. Израиль рассматривается как американский форпост на Ближнем Востоке, а сионизм, соответственно, как идеология милитаристского капитализма. В это же время в еврейской среде СССР все больше людей стремится эмигрировать. Массовая эмиграция среди евреев существовала (и была фактически разрешена) на протяжении десяти лет до Афганской войны. О том, к каким она привела последствиям, мы поговорим позднее.
В 1968 году был насильственно госпитализирован в психиатрическую больницу математик и диссидент Александр Есенин-Вольпин. Внебрачный сын знаменитого русского поэта и переводчицы Надежды Вольпин (и еврей по матери), математик успел отсидеть при Сталине и полежать в психушке при Хрущеве. В 1965 году он организовал первый с 1920-х годов протестный митинг в СССР на Пушкинской площади в Москве. Тогда, кстати, никого не посадили, а к самому Есенину-Вольпину пришли через три года. За него массово вступились коллеги математики, написавшие так называемое «Письмо девяносто девяти». Многим из них это скоро стоило работы: среди них Наум Нейман, Исаак Яглом, Александр Кронрод, Петр Новиков, Юрий Шиханович. Все они были заметными лицами в математической среде, и большинство из них были евреями.
Исследователи проблемы антисемитизма в советской математике, как правило, отмечают общую диспропорцию евреев в научной среде того времени. К 1960-м годам на некоторых главных физических и математических факультетах СССР евреи составляли почти 50% от общего числа студентов. Похожая ситуация наблюдалась и в математических школах, и среди победителей тематических олимпиад. Почему так получилось, толком не известно. Расхожие объяснения вроде «евреи более склонны к математике, потому что привыкли вести бухгалтерию в лавках» выглядят в лучшем случае надуманными. Но в условиях широко распространенного в СССР бытового антисемитизма сам этот факт неизбежно привлекал внимание и раздражал некоторых людей.
Лица
Это может быть интересно:
10 самых влиятельных книг об образовании
Среди тех, кто имел отношение к антисемитской политике МГУ, обычно называют нынешнего ректора вуза Виктора Садовничего. При этом, обвиняя профессора, свидетели событий говорят, что действия Садовничего были обусловлены исключительно карьеризмом, и после перестройки никаких антисемитских поползновений от его лица замечено не было. Не так обстояло дело с академиками, считающимися главными идеологами репрессий — речь прежде всего об Иване Виноградове и Льве Понтрягине. Эти люди фактически полностью контролировали математическое отделение Академии наук СССР и, благодаря административной власти, могли ограничивать публикации отдельных учёных в ведущих журналах, а также контролировать процессы защиты диссертаций и передвижения людей по карьерной лестнице.
Возможно, было бы легче представить процесс как вариант «лысенковщины» — когда невыдающихся способностей бюрократы и карьеристы пользуются властью, чтобы утвердить свое положение за счёт настоящих ученых. Однако ни Виноградов с Понтрягиным, ни их «соратники по борьбе», не были посредственными учеными, а были величинами национального и мирового уровня (как, разумеется, и пострадавшие от их политики еврейские математики). Кроме того, многие из них были в натянутых отношениях с советской властью и остро реагировали на попытки партийного контроля науки.
Академик Понтрягин, практически прекративший публиковать еврейских авторов в редактируемых им журналах, в своей автобиографии пишет о том, что таким образом «боролся с международным сионизмом». Под руководством Виноградова Математический институт имени Стеклова за десять лет остался полностью без сотрудников-евреев. Наконец, с 1964 по 1984 год ни один еврей не был избран в Академию наук СССР. «Традицию» переломил Израиль Гельфанд, все же избранный академиком после, как считается, многолетнего противостояния Понтрягина. К тому времени он уже состоял в нескольких зарубежных академиях наук.
Апогеем событий стал скандал с невключением Григория Маргулиса в состав делегации на Международный конгресс математиков в Хельсинки в 1978 году. Пикантность была в том, что там Маргулису должны были вручить медаль Филдса — высшую математическую награду. Со следующего года ученому разрешили выезжать за рубеж, а Понтрягин прекратил представлять СССР в руководстве Международного математического союза.
Гробы и газовые камеры
Для взрослых математиков — а тем более состоявшихся ученых — загубленная карьера и вражда с коллегами могут быть «всего лишь» невзгодами на жизненном пути, с которыми может помочь справиться жизненный опыт, связи, положение, семья, наконец, смена образа жизни и та же эмиграция. Другое дело — вчерашние школьники, уже уверенные в своём таланте и способностях, но узнавшие при поступлении, что лучшие вузы не для них.
Иногда и вовсе абитуриент в МГУ или МФТИ впервые в жизни сталкивался с антисемитизмом.
Стоит сказать, до поступления многие из этих юношей и девушек искренне считали себя русскими и были ими не только по культуре, но и по паспорту — об этом свидетельствовала знаменитая «пятая графа». Однако же приемная комиссия в обязательной автобиографии требовала указывать также паспортные данные родителей (если национальность родителей различалась, они могли «выбрать» национальность ребенка при получении метрики). Наконец, имели значения отчества родителей — если дедушку звали как-то подозрительно, это не проходило мимо внимания вуза (хотя, очевидно, что, например, имя Иосиф мог носить и нееврей, особенно учитывая дореволюционную традицию называть детей по святцам).
Процесс, если опираться на свидетельства очевидцев, происходил примерно так. Когда бывший школьник оказывался настолько наивен или несведущ, что собирался поступить в «топовый» математический вуз, его, как правило, начинали отговаривать заранее. Эдвард Френкель, сегодня профессор Калифорнийского университета, вспоминает, что в школе заочного обучения его специально пригласили письмом в Москву, чтобы сказать: «Евреев не принимают в Московский государственный университет». Михаил Шифман, профессор Университета Миннесоты, благодарит своего однокашника (сегодня — профессора МФТИ) Петра Гусятникова, еще в школе отговорившего его даже пытаться подать документы в МГУ.
Это может быть интересно:
Как советский человек поверил в колдовство
Тем не менее, не все выпускники поддавались на уговоры (или запугивания). Когда доходило до письменных экзаменов, евреев заранее распределяли так, чтобы их не оказалось больше одного-двух человек на аудиторию. В ряде случаев, говорят, напротив, всех сгоняли в одну аудиторию, которую сами поступающие в шутку называли «газовой камерой». Письменная часть экзамена состояла из пяти задач, причем пятая из них считалась практически нерешаемой. Тройку гарантировало идеальное решение двух задач. Это, в частности, означало, что планка для прохождения экзамена была сравнительно низкой, поэтому недобора в условиях предполагаемого отсева евреев возникнуть не могло.
С другой стороны, поскольку засчитывались лишь чистые «плюсы» за решение без помарок, почти всегда была возможность воспользоваться малейшей неточностью в решении и «опустить» отметку до двух баллов. Задачи тех, кого предполагалось отсеять, подвергались казуистической критике. Примеры подобных исправлений и отметок в основном взяты из упомянутой работы «Интеллектуальный геноцид», откуда они перекочевали в статьи других авторов на тему.
В качестве курьезов приводятся комментарии экзаменаторов, которые могут по достоинству оценить даже люди, далекие от математики. Так, один абитуриент в ходе рассуждения упомянул, что квадратный корень из восьми больше двух, примечание по этому поводу гласило «нет доказательств». Еще один поступающий дал ответ на задачу «x=1 или x=2». Отметку снизили, указав, что следует писать «x=1; 2». Но в другом случае абитуриент не получил проходной балл именно за этот «правильный» ответ.
На устном экзамене «нежелательным» поступающим предлагались специальные задачи, получившие имя «задачи-убийцы» или «задачи-гробы». Во многих случаях это были труднейшие олимпиадные задачи, решение которых далеко выходило за рамки школьной программы. Такие задачи правила прямо запрещали использовать на экзаменах в вузах. Надо сказать, спрашивать «гробы» начинали обычно после двух-трех довольно легких пунктов, каждый из которых, впрочем, разбирался со всей тщательностью и сопровождался десятками вопросов по теории. Упомянутого Френкеля в ходе такого допроса «срезал» экзаменатор, признавший неправильным определение окружности как «точек плоскости, равноудаленных от данной точки» — правильным ответом считалось только «все точки плоскости, равноудаленные от данной точки».
Экзаменуемые практически всегда жаловались на грубость со стороны приемной комиссии и вопросы не по существу, которые опять же, вопреки правилам, не фиксировались письменно. Если задача не требовала нетривиальных знаний и хода размышлений, которым не учат в школе, уж наверняка она требовала громоздкого многостраничного решения.
Конечно, некоторые евреи всё равно сдавали экзамен, а несдавшие, хотя и очень редко, успешно подавали апелляции. Но в целом собранная Сендеровым в «Интеллектуальном геноциде» статистика за жаркий 1978 год красноречива: из 47 поступающих на Мехмат неевреев поступили 40, из 40 евреев — 6. В МИФИ: 26 из 54 неевреев и 3 из 29 евреев. В МФТИ: 39 из 53 неевреев и 4 из 32 евреев.
Гетто
Те, кто не отчаялся после провала экзаменов в МГУ или другой ведущий вуз, а то и вовсе не собирался пытать там счастья, ушли учиться в более скромные места, где всем было плевать на национальность. Больше всего «беженцев» приняли факультеты прикладной математики Нефтяного института («Керосинка») и Института инженеров транспорта. Знакомые с положением дел ведущие математики беспокоились о судьбе способных студентов. Чтобы поддерживать среди них уровень на высоте, Сендеров и Белла Субботовская организовали полулегальные курсы под названием Народный университет (который быстро переименовали в Еврейский народный университет). Профессора и академики читали лекции десяткам студентов с 1978 по 1982 год. Иногда занятия проходили на квартирах, иногда — в любых свободных аудиториях по Москве, в том числе и в МГУ.
Это может быть интересно:
Спасти Балтийский научно-инженерный конкурс
В 1982 году Сендеров и другой диссидент, Борис Каневский, также лектор курсов, были арестованы. Дома у основателя Еврейского народного университета нашли православную литературу, а на суде он признался, что готов и впредь бороться с советской властью, за что получил семь лет колонии (был освобожден в 1987). В том же году Белла Субботовская погибла в ДТП, причём близкие считали эту смерть подозрительной.
Отношение к евреям на математических факультетах усугубилось, но самой системе оставалось существовать недолго. Народный университет переродился в Независимый университет и был официально зарегистрирован в 1991 году. В 1983 году умер Виноградов, а в 1988 году — Понтрягин.
Михаил Горбачёв заявил на выступлении в США в 1987 году, что 50% американской математической школы обеспечили эмигрировавшие советские математики. Поскольку массовая эмиграция из СССР была возможна только в еврейской среде, очевидно, что речь шла именно об учёных, которые покинули страну в годы математического антисемитизма. Некоторые математики, например, профессор ВШЭ академик Викор Васильев сравнивают события с массовым бегством ученых из нацистской Германии, где стали изучать «немецкую математику» и «немецкую физику». Поскольку, как уже сказано, официальных исследований и признания самого факта репрессивной политики не имеется, тяжело объективно оценить реальный ущерб уровню ведущих вузов и математической школе в России в целом. Некоторые учёные считают, что ущерб есть, и большой.
Их оппоненты, как тот же Понтрягин, утверждают, что все, кто мог уехать по закону, уехали бы всё равно. Якобы именно потому советское руководство и спустило негласный приказ ограничить прием евреев в вузы, хотя бы косвенно связанные с оборонной промышленностью и вообще технической наукой: последующая эмиграция могла бы поставить под угрозу секретность некоторой информации, подорвать мощь и престиж науки и оборонного комплекса СССР.
Это может быть интересно:
Профессор математики советует три фильма о будущем
Другое дело, как борьба властей с антисоветским потенциалом диаспоры была воспринята на местах. Очевидно, что если указания о евреях в соответствующих вузах существовали, в большинстве институтов и учреждений от них, насколько могли, отмахнулись. Зато на математических факультетах идею поддержали с энтузиазмом.
Всех причин тому мы, скорее всего, не узнаем никогда. Не только потому, что вся история по-прежнему живет лишь в слабеющих воспоминаниях, но не в учебниках и не в официальном поле. Ещё одна проблема может быть в том, что математики и их деятельность максимально далеки от остального мира, даже и научного. Вряд ли кто-то, кроме самих же математиков, хорошо понимает предмет и смысл их работы, поэтому в обществе они воспринимаются — чем дальше, тем больше — как эзотерическая община со своими законами, тайнами, труднодоступной историей. Нетрудно заметить, что этот образ во многом совпадает с популярным представлением о еврейской общине, отчего в двадцатилетней истории антисемитизма в математических вузах проступает трагический символизм, сколь интригующий, столь и пугающий.
