Про профессиональное выгорание, вымирание профессий и life-long learning (обучение на протяжении всей жизни — прим.) не пишет сейчас только ленивый. Только не факт, что рассказы об этой проблеме облегчают её.
Сложность этой ситуации в постоянном давлении. Работа сопряжена со стрессом и давлением, давление оказывает необходимость поддерживать сложившийся быт и уровень жизни — свой и своей семьи. Работа, возможно, надоела — да, но как из неё уйти?
Это и есть профессиональное выгорание. Добавьте к этому страх, что ваши навыки и знания устареют и вы станете никому не нужны. Вишенка на торте — на постоянное обучение и саморазвитие нужны дополнительные деньги (от наскучившей работы) и дополнительное время (в без того плотном графике).
Мне повезло: еще не успев хорошенько профессионально выгореть, я нашла возможность получить оплачиваемую переподготовку – Стипендию немецкого канцлера. И уже в процессе прохождения стипендии узнала, что это не такая уникальная ситуация.
Если вы, конечно, достаточно компетентный специалист и сможете убедить в этом жюри.
Сейчас я работаю в Университете ИТМО в Центре научной коммуникации, веду исследовательские проекты в этой сфере, а также преподаю — в магистратуре по научной коммуникации, а также в пока ещё не очень привычном формате онлайн-курса.
Я помогаю студентам в рутинном порядке получить профессию, за которой мне самой пришлось в 31 год уехать в Германию и сесть за парту с бакалаврами. Потому что ещё два года назад профессионального образования по научной коммуникации в России просто не существовало.

Я начинала как аспирант-химик, интересовавшийся журналистикой. Потом незаметно для себя стала известным научным журналистом, уже кандидатом химических наук. Делая эту работу, обнаружила практически полное отсутствие «ответной части» для научной журналистики — пиарщиков в университетах и академических институтах.
Потом возглавила пресс-службу Московского физико-технического института, чтобы внести свой вклад в формирование среды научной коммуникации — тогда уже появилось это понятие и стала ясной его важность. Но как только возник рынок труда, возник и кадровый голод. Во-первых, научными журналистами не насытишь даже топовые вузы — численность пиарщиков всегда больше. Во-вторых, это всё-таки разные профессии, и я сама работала по наитию, а не исходя из профессиональной подготовки.
Мне хотелось, чтобы в России эта подготовка появилась, и не хотелось, чтобы я сама осталась без работы, когда на рынок труда выйдут первые выпускники российской магистратуры по научной коммуникации. Ведь они автоматически окажутся на две головы выше уже работающих в этой сфере практиков. Точно нужно было учиться, и я в фоновом режиме подумывала о магистратуре и искала возможности. Тогда-то меня и застало объявление о стипендии немецкого канцлера.
Читайте также:

Для меня всё это оказалось просто: по формальным признакам я подходила, а в Германии одна из самых сильных в Европе школ научной коммуникации. Научные школы Германии сильно связаны с Россией, а наша академическая система — наследница немецкой.
В описании исследовательского проекта я честно признавала, что у меня нет профильного образования в этой сфере, нет и исследовательского опыта (но их в тот момент в России не было ни у кого, кроме директора Центра научной коммуникации ИТМО Дмитрия Малькова, учившегося в Барселоне), но есть желание выстроить эту систему в России.
Меня поддержал профессор Александр Гербер — руководитель бакалаврской программы по научной коммуникации в Университете Рейн-Ваал. Он выступил принимающей стороной (поиск таковой — обязанность будущего стипендиата) и подтвердил, что я смогу одновременно вести исследовательскую работу и брать необходимые часы лекций любого из преподаваемых бакалаврам курсов.
В результате в Рейн-Ваал я не только училась и занималась исследованиями, но и преподавала — делилась своим практическим опытом со студентами. Для одних и тех же ребят я была одну пару сокурсницей, а другую — педагогом. А третью пару они слушали без меня, потому что уже не было времени — и в ряде предметов они разбирались сильно лучше.
Мне кажется, это пошло на пользу мне как педагогу: я никогда не была сторонницей патерналистского высокомерного тона со студентами, но тут как-то стало совсем чётко понятно, что ты для них — не родительская фигура, и не должна быть ей. Ты делишься с ними информацией в той сфере, где у тебя её больше, и надеешься, что они найдут свой путь, совместив свой опыт с твоим.
Например, в программе немецкого канцлера будущие лидеры из пяти стран — США, России, Китая, Индии и Бразилии. И с самого начала мы находились вместе, вместе учили немецкий в маленьких группах, помогали друг другу разбираться в правилах. Мне с моими одногруппницами даже пришлось выработать единую позицию и общую линию поведения с дирекцией школы, чтобы добиться замены неадекватного преподавателя.
Чтобы нам было легче адаптироваться в наших немецких организациях, мы проходили тренинги кросс-культурной коммуникации, но на самом деле лучшие тренинги — это ежедневная жизнь бок о бок с представителями других культур и внимательное заинтересованное общение.
Теперь я из первых рук знаю о проблемах индийских каст, бразильских фавел, американского здравоохранения и китайского бизнеса в Германии. Нужны ли эти знания научному коммуникатору? Нет, но ему, как и любому современному специалисту, работающего с людьми, жизненно важно знать, что «бывает и так» и что «нормально» — это не только то, к чему мы привыкли. Поверьте, некоторые учёные вам могут вообще показаться инопланетянами, и это — нормально.
Лидеры подобных программ за рубежом — США и Германия, хотя похожая стипендия есть и в России: молодых лидеров из США, Великобритании и Германии на стажировку в Россию приглашает «Альфа-груп». А вообще, программ для молодых профессионалов немало — вот один из ресурсов, где можно черпать информацию о них.
Среди моих коллег по программе — юристы, дипломаты, архитекторы, социальные работники, инженеры. Кто-то вернулся на свою работу, кто-то — нашёл новую, но все без исключения чувствуют себя обновлёнными и более подготовленными к возможным сложностям и вызовам.