Европейский университет в Санкт-Петербурге весной прошлого года оказался в центре скандала: в Генпрокуратуру поступила жалоба депутата Милонова с требованием произвести проверку вуза.
Студенты вуза передали мне письменное заявление, в котором они жаловались, что их заставляют писать работы на несвойственные для россиян темы: о защите прав ЛГБТ, о всяких гендерных вопросах и о прочих гадостях.
Так запустилась серия проверок вуза со стороны Рособрнадзора, официального федерального контролирующего органа в сфере образования. Рособрнадзор выдвинул Европейскому университету 120 претензий, которые вуз устранял в течение полугода; тем не менее, в декабре 2016 года действие лицензии учреждения было приостановлено. Действие лицензии вскоре восстановили, но недавно история получила неожиданное продолжение: по результатам ежегодного мониторинга эффективности деятельности образовательных организаций (проводимого Минобрнауки) ЕУСПб занял лидирующие позиции.
Вообще говоря, сейчас этого не знает уже никто. После проверок весной и летом 2016 года Рособрнадзор выдвинул Европейскому университету в Санкт-Петербурге список из двух сотен претензий. Потом их число постепенно сокращалось, пока к ноябрю не сократилось до трёх: отсутствие спортзала, отсутствие преподавателей-практиков среди социологов и политологов и то, что часть преподавателей не проходила аттестацию.
Здесь всё зависит от понимания «обоснованности». Если претензии обоснованы, когда есть несоответствие формальным требованиям, то да, значительная часть претензий была обоснованной. Если претензии обоснованы, когда формальные требования имеют под собой какие-то разумные основания, то таких было мало или не было вовсе.
Возьмём, к примеру, наличие пресловутого спортзала, которым Европейский университет действительно не располагал. Здравый смысл подсказывает, что спортзал нужен, если в учебных планах есть физкультура, а в учебных планах магистратуры и аспирантуры физкультуры нет. Но стандарты, которым Рособрнадзор руководствуется, по умолчанию подразумевают, что не может быть университета без бакалавриата.
В других случаях стандарты содержат какие-то понятия, которые не расшифровываются, и никто не может сказать, как именно им необходимо соответствовать. Так, ожидается, что часть курсов в магистратуре по социологии и политологии должны вести преподаватели-практики.
Читайте также:
Взять и отменить: что Трамп сделает с образованием США
Как и в случае со спортзалом, это неизбежный порок любой попытки централизованно регулировать очень большую и сложно устроенную организационную популяцию: у тех, кто принимает решения, перед глазами есть только её часть, но решения, которой к этой части прикладываются отлично, могут быть совершенно неприменимыми где-то вне поля их зрения.
Скажем, понятно, зачем преподаватели-практики юристам, экономистам или менеджерам — есть риск, что лекции будут читать одни кабинетные учёные или профессиональные лекторы, не представляющие себе ту работу, которую потом пойдут выполнять их прошлые студенты.
По какой-то причине эта норма распространяется на другие специальности, в которых непонятно, кто такие эти «практики» и правда ли они так нужны. Особенно университету, который привлекает студентов, точно решивших, что они хотят быть учёными и только учёными. Это как раз случай самых сильных исследовательских университетов: в них на большей части специальностей будут учиться студенты, которые точно знают, что хотят быть, скажем, профессорами-политологами.
Как можно понять из сказанного, требования Рособрнадзора касаются практически любой мелочи. Кроме того, что я уже упомянул, было размещение в коридорах стендов, напоминающих, что алкоголь и терроризм — враги студента, а на сайте — описания специального порядка поступления для абитуриентов из Крыма и Севастополя. Правда, к нам все студенты поступают более-менее по единой процедуре, будь они из Вологды, Крыма или Южной Кореи. Но что уж делать, повесили.
Если абстрагироваться от экзотики вроде напоминаний о пагубности алкоголя и никотина, Рособрнадзор пытается убедиться, ориентируясь на какие-то формальные, однозначно устанавливаемые признаки, что учебный процесс идёт хотя бы в минимальном объеме.
Скажем, Рособрнадзор требует, чтобы каждый курс сопровождался детальным учебно-методическим комплексом — пакетом документов на сотню с лишним страниц, описывающим, как и чем студентов будут учить. Чтобы учить, такой документ не сильно нужен. Но он нужен, чтобы контролёр из Москвы мог убедиться, что преподаватель способен представить программу, не содержащую явной неадекватности. Ещё контролёр надеется, что раз уж заставил преподавателя разработать такую программу, то тот и будет ей пользоваться. Надежда, к слову сказать, тщетная — если профессору вместо финансового менеджмента хочется рассказывать о своих встречах с инопланетными существами, его никакая программа не удержит.
Здесь можно выделить два типа проблем. Во-первых, поскольку поле зрения бюрократии ограничено, она изобретает правила, которые где-то работают, а где-то превращаются в полный абсурд. Например, долгое время действовало требование, чтобы основные учебные пособия по курсу были не старше пяти лет. Сейчас его, вроде бы, смягчили. Это, наверное, понятно, если мы имеем дело с быстрыми науками типа микробиологии — хочется убедиться, что где-то она не читается по учебникам времен Лысенко.
Это может быть интересно:
100 дней инициатив министра образования Васильевой
Но представьте себе, что делать преподавателю курса по философии Аристотеля, который вполне обоснованно хочет основным учебником по курсу выбрать труды самого Аристотеля. Аристотель ничего нового за следующие пять лет, увы, не напишет. Можно взять свежую книгу об Аристотеле. Но, во-первых, непонятно, что лучше — читать об Аристотеле или самого Аристотеля? Во-вторых, великие книги, переосмысляющие классику философии, тоже пишутся раз в полвека.
Вторая проблема глубже. Правила Рособрнадзора направлены на то, чтобы на дистанции заставить университет, в котором студенты не хотят учиться, а преподаватели не хотят и не очень могут учить, всё-таки производить хоть какое-то подобие трансляции знания.
Но в университете, в котором студенты как раз хотят учиться, а преподаватели — учить, эти правила имеют прямо противоположный эффект. Представьте себе, что вы преподаватель и вас посещает желание полностью обновить свой курс или вообще прочитать новый. А потом вы вспоминаете, что для этого вам надо будет возиться с полутора сотнями страниц документации — вдохновение быстро закончится.
В целом, контроль Рособрнадзора становится источником бесцельных трат и демотивации: получается, что система штрафует и того, кто хочет работать плохо, и тех, кто хорошо.
Рособрнадзор может лишить вуз лицензии по результатам проверки, которая происходит или после признания вуза неэффективным, или по каким-то ещё основаниям.
При этом, если проверка инициируется вне связи с предполагаемой неэффективностью, то, как показал казус ЕУСПб, происходит совершенно без оглядки на результаты оценок, которые даёт Министерство образования и науки.
Министерство образования и науки ежегодно проводит мониторинг эффективности образовательных организаций. Учреждения оцениваются по нескольким десяткам параметров, которые разделены на семь неравных групп: образовательная деятельность, научно-исследовательская, международная, финансовая, преподавательский состав, трудоустройство и вспомогательные дополнительные параметры.
Вуз признается неэффективным, если не набрал пороговых значений, зависящих от региона, хотя бы по четырём параметрам. Министерство не называет своё детище рейтингом, хотя вузы однозначно ранжированы по тому, насколько они далеки от того, чтобы их признали неэффективными или, наоборот, эффективными.
Здесь мой собственный выбор отличался бы от вкусов Министерства, которое в оценке научной деятельности отдаёт явное предпочтение показателям финансирования исследований.
Фактически, общий объём финансирования исследований и разработок на 100 научно-педагогических работников перевешивает все остальные показатели типа числа публикаций или цитирований. С одной стороны, понятно: чем больше денег вуз получает, тем больше ресурсов на проведение исследований, и тем больше вера в этот вуз со стороны дающего деньги.
Читайте также:
Как жить в эпоху постправды
Если взять характеризующие именно научную деятельность показатели (например, число публикаций и цитирования), Европейский университет будет выглядеть очень неплохо. Даже несмотря на то, что против вуза играет его профиль (гуманитарии вообще публикуются меньше, чем естественники), он остаётся где-то наверху разных шкал. По публикациям в международной базе Web of Science на 100 научно-педагогических сотрудников он занимает 17 место из 761 вуза.
Я бы, конечно, предлагал создавать индексы из всех показателей, перевзвешенных так, чтобы их вклад в итоговую оценку поддавался какому-то рациональному обоснованию. При всех понятных ограничениях, о которых можно говорить часами, публикации и цитирования имеют всё-таки наибольшее отношение к научной деятельности из того, что министерство измерило, и должны иметь соответствующий вес. При статистическом анализе получается, что корреляция между всеми этими показателями есть, но довольно слабая, около 0,3.
Все, вероятно, согласны, что налогоплательщики не должны содержать псевдообразование за государственный счет. И даже в самых децентрализованных и дерегулированных системах, типа американской, какие-то аккредитационные органы есть. Другое дело, что участие в аккредитации не является принудительным — вуз может выдавать дипломы и степени, пока за них кто-то готов платить. Но без аккредитации не получает налоговых льгот, а его студенты не могут претендовать на льготные займы или стипендии от штата.
Ещё по этой теме:
Почему всем учителям стоит идти ловить покемонов
Но самое главное — есть много альтернативных аккредитующих органов, в которые может обратиться университет, и в основном это НКО, негосударственные организации. Некоторые из них — это региональные объединения вузов (например, такое агентство есть в Нью-Йорке), некоторые — национальные, некоторые — по сути, комитеты дисциплинарных ассоциаций. Скажем, такой комитет есть при Американской психологической ассоциации, аккредитующий программы по психологии.
Это многообразие очень важно, поскольку позволяет каждому типу вузов и каждому отдельному факультету получить адекватную оценку. То, с чем российская бюрократия не справляется — это как раз с признанием существования разных типов вузов. Все вузы оцениваются по одной схеме. Сейчас есть пороговые значения для разных показателей, но они различаются только по группам регионов, причем довольно абсурдным образом. Предъявлять к медицинскому и сельскохозяйственному вузам одни и те же требования — это заведомо дискриминировать сельскохозяйственные, которые не могут ни экспортировать образование, ни привлечь платежеспособных и академически успешных студентов.
Только так можно получить подобие содержательной оценки и избежать бесцельного расходования ресурсов на никому не нужные учебники, спортзалы и закрытия университетов за то, что они, собственно, рационально используют свои ресурсы для реализации стоящих именно перед ними целей.
Тут есть несколько ответов совершенно разного масштаба. Есть масса технических соображений по поводу расчета показателей эффективности, которые в данном случае сыграли за мой университет — за что им спасибо — но, в целом, требуют напряженной мысленной работы. Есть ещё больше соображений по поводу Рособрнадзора и его критериев. Но главное — в общей философии.
В самом общем смысле, беда контролёров от государственной бюрократии в том, что они немного похожи на Бармалея — они пытаются заставить всех стать счастливыми и категорически не верят, что что-то может получиться без их чуткого руководства.
Этот контроль, во-первых, очень дорого стоит, во-вторых — резко сокращает вариативность организационных форм и блокирует эволюцию всей образовательной системы.
Я хотел бы, чтобы кто-то посчитал, как в последние десятилетия менялась численность собственно научно-педагогического персонала университетов относительно остальных категорий, которые, в основном, заняты взаимодействиями с разными проверяющими органами. Она явно изменилась не в пользу преподавателей, которых в нормальном вузе будет меньше половины всех сотрудников.
Это может быть интересно:
Денежный вопрос-2016: зарплата учителя vs зарплата чиновника
Вторая вещь — сокращение вариативности. Бюрократ должен постоянно объяснять, почему он принял то или иное решение, опираясь на объективные критерии. Кроме того, у него должен быть один недостижимый образец совершенного университета, соответствие которому он и будет всеми инструментами оценивать. Бюрократический контроль не может смириться с существованием аномалий типа университета без бакалавриата, потому что боится погрязнуть в выдумывании бесконечных дополнений и поправок или что вынужден будет придумывать, почему кому-то он простил отсутствие спортзала, а кому-то — нет. А поскольку жизнь вообще сложнее схемы, то соответствие схеме можно поддержать за счёт вытаптывания чего-то живого и растущего.
Нарастание такого контроля в организационной популяции неизбежно ведет к своего рода великому вымиранию организационных форм и сокращению общей численности.
Хорошо ещё, если они смогут писать статьи на досуге, но для системы высшего образования они с большими шансами будут потеряны. Студенты или аспиранты, которые хотели бы учиться именно у таких преподавателей, будут потеряны тоже. А те, кому нравится возиться со студентами, будут в то немногое время, что у них останется, вымучивать из себя статьи и повышать количество информационного шума в системе научной коммуникации. Хорошо ещё, если они при этом не будут качать из интернета диссертации.
Мы привычно связываем проблемы российской науки с недостатком финансирования. Но, кажется, гораздо больше они связаны с избытком неадекватного контроля.
