Мы собрали семь цитат из интервью различных российских интеллектуалов (писателей, переводчиков, журналистов и т. д.) о современной цензуре. Исходя из их слов, цензура хоть и существует, но не в виде страшных комитетов из СССР, а в виде странных кондовых ограничений, многочисленных негласных правил и привычке к самоцензуре. А как считаете вы?

О цензуре в детской литературе

Читайте также:

Секспросвета нет, а разговоры есть

В советское время, понятно, цензура была. Доходило до смешного. Я несколько лет работала в «Детгизе», так вот в детской литературе устранялось все: попы, не говоря уже о жопах или каких-то вещах, имеющих отношение к анатомии, сексуальность — этого не должно было быть напрочь. 

Очень многих писателей просто не могли печатать, и даже не потому, что они в своих произведениях что-то антисоветское говорили, а потому, что, не дай Бог, переведём книжку такого благонамеренного и даже коммунистического писателя, подготовим к печати, а он потом вдруг раз — и осудит вторжение Советского Союза в Чехословакию. Цензура была бесконечная.

<...>

Потом вся эта цензура рухнула, и слава Богу. А теперь… Колесо нашей политической действительности катится в обратную сторону, лошади понесли уже неостановимо, мы сидим в карете, и то, что на этом пути происходит, происходит не рационально, а как симптомы болезни. 

Началось это опять-таки с детских книжек. Любопытно, что первым завоеванием бесцензурной детской литературы были как раз попы, детям было позволено подтереться и пукнуть. И вот сейчас мы снова возвращаемся к тому, что детям запрещено снимать штаны. 

Гонения начались с безобидной книжечки издательства «Самокат», где это несчастное слово «жопа», кажется, было написано на заборе. Это послужило спусковым крючком, появились родительские комитеты, охраняющие детскую нравственность. А дальше начались возрастные ограничения — 18+, 12+, вынуждающие детских издателей выделывать невероятные вензеля.

Читайте также:

Детский омбудсмен и петушиная лошадь

<...>

Казалось бы, мы договорились, что люди бывают разные — гетеросексуальные, гомосексуальные, и что все мы можем привести десятки примеров любимых писателей, которые были и такие, и такие. Когда рухнул железный занавес, и в переводе, и в литературе открылись какие-то ранее запретные темы. 

Но сейчас всё понеслось в обратную сторону. Сначала само упоминание о гомосексуальной любви исключается из детских книжек. Все напустились на детскую серию Людмилы Улицкой о разных семьях, где посмели сказать, что вообще такое бывает на свете. А дальше по нарастающей.

О цензуре во взрослой литературе

[Цензура] существует, особенно в аудиовизуальных СМИ, где она жесткая и глупая. Но литература — это нечто другое. Я ни разу не заменила ни одного слова в моих книгах из-за цензуры… До недавнего времени. В последние годы закон, направленный на «очищение» русского языка, запрещает использование мата. Так что в одном из моих последних романов я согласилась заменить слово «шлюха» на «потаскуха».

[Сделать это попросила] мой издатель, с которой я работаю уже двадцать лет, и которую я очень уважаю. Она боялась, что из-за одного этого слова мой роман могут занести в списки запрещенных книг, по крайней мере, для тех, кому не исполнилось 18, и завернут в целлофан, как порно-книги! 

В целом, это была мера предосторожности, потому что не существует официального списка запрещенных слов, и в любом случае он неизвестен широкой публике. Ситуация немного похожа на ту, которая была в СССР, когда мы знали, что некоторые книги запрещены, но не знали точно, какие именно.

О цензуре в школе

Современного ребенка от чего-либо ограждать бессмысленно — они все ориентируются в интернете лучше нас с вами. 

Я в этом множество раз убеждался: сколько ни ругай Розанова, ни призывай с крайней осторожностью читать Ницше – через неделю весь класс разговаривает их афоризмами.

О цензуре в журналистике

Профессия [журналиста] уничтожается по согласию многих её представителей, которые вместо того, чтобы сопротивляться, принимают в этом самое активное участие. Ни для кого не секрет, что уровень негласной цензуры сегодня необыкновенно высок и информация тщательно контролируется. 

Степень свободы слова напрямую зависит от количества аудитории: чем она больше, тем меньше возможности говорить то, что считаешь нужным. Если она совсем маленькая, то свобода слова существует в полной мере. Только она распространяется на трёх человек, а значит, ей грош цена.

<...>

Сегодняшняя цензура намного запутаннее той, что была в советское время, где любой материал проходил через две условные печати — «можно» и «нельзя». Сейчас границы дозволенного и недозволенного размыты. 

Изменилась и степень рисков: при Союзе тебя могли посадить и даже расстрелять, сегодня — уволить, хотя для многих работников федеральных каналов это серьезное последствие в силу высоких зарплат.

О цензуре в театре

Читайте также:

Комфорт вместо свободы, мораль вместо терпимости

Вот эти группки оскорблённых якобы людей, которые закрывают спектакли, закрывают выставки, нагло очень себя ведут, к которым как-то очень странно власть нейтральна — дистанцируется. Мне кажется, что это безобразные посягательства на свободу творчества, на запрет цензуры. 

А запрет цензуры — я не знаю, как кто к этому относится, а я считаю, что это величайшее событие векового значения в нашей жизни, в художественной, духовной жизни нашей страны… Это проклятие и многовековой позор вообще отечественной нашей культуры, нашего искусства — наконец, был запрещен. 

<...>

Искусство имеет достаточно фильтров из режиссеров, художественных руководителей, критиков, души самого художника. Это носители нравственности. Не надо делать вид, что власть — это единственный носитель нравственности и морали. Это не так. 

А не за то платит власть, как говорят нам наши руководители: «А вы тогда и делайте. Мы вам платим деньги, вы и делайте, что надо». А кто знает? Они будут знать, что надо? Кто нам будет говорить? Я сейчас слышу: «Это чуждые нам ценности. Вредно для народа». Это кто решает? Это они будут решать? Они вообще не должны вмешиваться. Они должны помогать искусству, культуре.

О цензуре в музыке

Я думаю, что в музыке гораздо меньше цензуры, чем, например, в журналистике. В музыке вы можете работать на очень разных уровнях проникновения в аудиторию. 

Существует масса маленьких клубов, мелких фан-групп в социальных сетях. Я бы сказал, что огромная часть музыки находится ниже уровня радаров государственной прослушивательной машины. Поэтому я бы на месте молодых исполнителей не беспокоился по поводу того, что их накажут за «неправильные» песни. 

Поэтому я думаю, что в значительной степени здесь играет роль не цензура, а самоцензура. А там, где нет самоцензуры, есть простой пофигизм. И популярный симптом этого явления в последние десять лет — пение на английском языке. Фактически это означает: «Нам нечего сказать нашим российским слушателям».

О цензуре в целом

Во-первых, надо понимать, что расцвет [русской культуры в XIX веке в условиях цензуры] был не благодаря, а вопреки. Во-вторых, если мы говорим про Николая, то есть Николай первой половины царствования, а есть Николай «мрачного семилетия». И я что-то не помню расцвета литературы в эти последние годы его царствования. 

Мы помним, что при цензуре многие хорошо реализовывали свое дарование, но мы же не можем поставить эксперимент и посмотреть, как бы они творили в свободных условиях. Я абсолютно убежден, что никакой пользы цензура не приносит.

<...>

Что касается мата, то я противник использования его без большого художественного оправдания. Но здесь должен быть свободный выбор автора, а не политический приказ. Это как с законом о табаке — курить вредно, а так запрещать курение, как у нас, еще вреднее. У меня, например, в одном проекте вырезали фразу про якутку, которая у камелька полуобнаженная курит трубочку. Полуобнаженная — можно, а трубочку нельзя.