Школа и кочевники

Представьте себе семилетнего человека, который оказался в совершенно новой для себя обстановке, в сотнях километров от семьи, в окружении людей, которые говорят на неродном для него языке — русском. На изучение этого языка маленькому человеку даётся год — большинство детей из тундры сначала попадают в «нулевой» класс, в котором они должны адаптироваться к новой жизни перед началом основной программы. Затем с первого класса вся школьная программа преподаётся на русском языке, и осваивать её чаще всего предстоит в группах по 25 человек — и «тундровых», и «поселковых» детей. Родных новоиспечённый школьник видит только на летних каникулах и, если повезёт, на Новый год.

Всё это не способствует ни психологическому благополучию, ни хорошей учёбе. Далеко не все дети кочевников дотягивают до аттестата — родители забирают их обратно в тундру, несмотря на административные угрозы.

В 1990-е годы, после распада советской системы совхозов, оленеводство во многих районах пришло в упадок. И тогда региональная интеллигенция стала говорить о том, что интернаты лишь способствуют оттоку коренного населения с северных территорий. Разрушается связь поколений, дети забывают язык и культуру предков, не хотят возвращаться в тундру после более комфортной жизни в посёлке — в итоге и оленеводство, и связанная с ним культура, и национальные языки могут кануть в лету.

Хотя связь экономических и социальных процессов несколько сложнее, критика интернатов привела к закономерному вопросу: а нельзя ли не выдёргивать человека из его естественной среды обитания, чтобы реализовать всеобщее право на образование, а образование «принести» в его среду?

Постепенно региональные законы, поддерживающие кочевое образование, появились на Таймыре, на Ямале, на Чукотке. И хотя это часто называют «возрождением традиции», уместнее было бы говорить о сборке совершенно новой модели на основе старой идеи.

Это стационарные малокомплектные школы в факториях, кочевые группы детского сада, лагеря летней подготовки к школе, выездная работа учителей вахтовым методом — говоря официально, разнообразные формы организации образования, приближенные к местам кочевий.

Прежде всего они решают вопросы дошкольной и начальной школьной подготовки. В Якутии существуют малокомплектные школы при факториях, в которых дети могут учиться до девятого класса. На Таймыре был случай, когда учительница начальных классов, кочующая с несколькими семьями своих учеников, специально прошла подготовку для ведения уроков и в пятом классе, чтобы подросшие дети могли дольше оставаться с родителями и не уезжать в интернат.

Идею эксперимента поддержал департамент образования Ямало-Ненецкого автономного округа: в округе уже несколько лет работает проект «Кочевая школа».

По данным Ямалстата, 60% кочующего населения страны приходится на Ямало-Ненецкий автономный округ. Это более 14 500 человек, из которых 4000 — дети. При этом большинство оленеводов Ямала — частники. Частники — люди независимые. Они сами решают, на какое расстояние переходить, как корректировать маршрут, когда объединяться с другими семьями, когда разделяться. Никогда нельзя сказать на год вперёд, как сложится маршрут кочевания, сколько детей будет в стойбище в то или иное время. Поэтому организация работы учителя с такими семьями — задача нетривиальная.

В семье Сэротэтто, с которой кочевали учёные, жило три поколения: хозяева Костя и Альбина, обоим чуть за тридцать, пожилые родители Кости и шестеро детей. Две старшие дочери и сын уже учились в интернате, семилетний Хасавако готовился к первому классу, а другие дети пока могли не думать о школе, но тоже активно участвовали в занятиях.

Для всего школьного инвентаря у Александры была выделена отдельная нарта. В ней лежали учебные пособия и материалы для детского творчества. Так как занятия не должны были нарушать график жизни семьи, во время кочевий (или касланий, как здесь говорят) детской сад «не работал», занимались только во время стоянок — в чуме или на открытом воздухе, когда позволяла погода. Группа должна была заниматься по три часа в день, часть времени обязательно уделялась активным играм. Самое насыщенное в педагогическом плане время было летом, когда семья Сэротэтто объединилась ещё с тремя чумами: летом частники всегда объединяются, чтобы было легче дежурить и спасать стадо от гнуса. На занятия регулярно собиралась разновозрастная группа из шести-восьми человек.

— Моя работа основывалась на федеральной программе «От рождения до школы», методических пособиях по кочевому образованию и на собственных разработках, оставшихся со времён моей работы в школе. Был тематический план на год и список навыков, которые дети должны были освоить. Всё, что «городским» детям знакомо с раннего возраста, для ребят в тундре в новинку — пластилин, фломастеры, кисточки с красками, паззлы. Этим мы и занимались. Ещё расширяли понятийный аппарат, обращаясь к новым для детей сферам, и учили русский язык. Занятия группы в основном шли на ненецком языке.

Любая тема в дошкольном возрасте осваивается сначала через мир окружающий. Мы обсуждали, смотрели, рисовали то, что происходило вокруг детей, а затем говорили о чём-то, чего они ещё не знают.

Так как группа была разновозрастной, приходилось постоянно продумывать несколько форм деятельности одновременно. Я теперь точно понимаю, что для занятий кочевой школы нужно отдельное пространство: невозможно полноценно заниматься в жилом чуме, здесь кому-то из взрослых постоянно что-то нужно — поспать, поставить чайник. Ещё я понимаю, что невозможно совмещать должность чумработницы и воспитателя: на это просто не будет времени, к тому же воспитатель должен обладать профессиональными навыками, чтобы это не было профанацией.

Среди относительно беззаботной компании дошколят был один, перед кем стояли серьёзные задачи. Семилетний Хасавако должен был осенью отправиться в школу, и Александра с его родителями решила подготовить мальчика так, чтобы он сразу пошёл в первый класс, минуя нулевой. Для этого нужно было научиться читать и писать по-русски.

— Хасавако — такой ребёнок, который искренне интересуется всем окружающим, — говорит Александра. — Он ничего нового не пропустит, не важно — мужским занятием это считается или женским. В какой-то момент его можно увидеть за бисером, потом он идёт гонять гусей, потом собирает ягоды. Овощи в тундре — редкость. Мы привезли картошки, чистим её. Ему тоже обязательно нужно попробовать — почистить. Мать ворчит, зачем переводить продукты — но ему интересно.

Это любопытство проявлялось в учёбе. Он быстро всё схватывал, запоминал. У меня была с собой небольшая доска, которая, даже когда нарты упакованы, всегда под рукой. И он часто подходил и говорил: «Дай доску». Взрослые собирали чум, например, а он мог сидеть и сам учиться. Пока не началась история с чтением, когда ему стало по-настоящему трудно. Чтение он воспринимал как наказание в буквальном смысле.

Иногда его можно было уговорить. В каких-то случаях помогал «шантаж». Не хочешь читать — значит, не будешь делать со всеми и что-то интересное. Но всё-таки он справился. Ребята, окончившие нулевой класс, были примерно на одном с ним уровне, хотя мы с ним занимались всего лишь с апреля до конца августа.

До появления смартфонов и ноутбуков книги в тундре были популярны — особенно развлекательные романы и детективы. Но теперь, когда можно всей семьёй посмотреть фильм на ноутбуке, книги практически исчезли из жизни кочевников. Если чум не читающий, то откуда у ребёнка появится привычка читать?

Дети в тундре почти не обременены никакими обязанностями. Они помогают взрослым по мере сил и желания, а в целом предоставлены сами себе. У них нет своего особого «детского графика»: ложатся спать тогда же, когда и взрослые, встают, когда захотят, кроме дней перекочёвок. Кочевье может происходить в любое время суток и длится разное время (тем более что в условиях полярного дня и ночи понятие «время суток» весьма размыто), и дети включены в процесс вместе со всеми.

Здесь особенно хорошо видно, как важно для детей подражание взрослым. Например, Александра описывает сезон охоты на гусей:

— Чтобы приманить гуся, взрослые начинают кричать, изображая гусей. Дети с радостью к этому присоединяются. Они могут потом изображать гусей и не во время охоты: кричать по-гусиному, махать «крыльями». Все уличные игры связаны с миром взрослых в миниатюре. Для меня символ детского мира в тундре — это игрушечный чум, который дети сооружают на стоянках рядом с чумом настоящим. Наша хозяйка очень трепетно относилась к свободному месту в нартах, чтобы не возить с собой ничего лишнего, мы спорили из-за каждой книжки. Но материалы, которые нужны для этой детской игры, возила. На каждой стоянке дети делают детский маленький аркан и начинают арканить друг друга и носы нарт. Они запрягаются в упряжки и бегают, как олени.

Дети живут в тундре в очень расслабленном состоянии до определённого возраста, а в школе оказывается, что нужно целый день напрягаться, нельзя сказать: «Я не хочу».

— Они не привыкли что-то делать до достижения результата, если сам процесс уже не доставляет удовольствия. Мне приходилось часто «бодаться» с ними, что надо доделать, дорисовать, даже если уже не хочется. Но мне очень нравилась детская восприимчивость и искренняя радость, связанная с тем, что мы что-то делаем. Ко мне в начале дня подходил кто-нибудь из детей и спрашивал: «Ну что, учиться будем?» И потом радостно кричал на всё стойбище: «Ура! Учимся!»

— Взрослые очень положительно относились к тому, что дети при деле и узнают что-то новое.

Мы говорили со взрослыми на тему того, что нужно, например, заниматься с детьми чтением, прописями. Но я понимаю, что, если оставить им книги и прописи, всё это куда-то разойдётся, превратится в обёртки под рыбу, улетит с ветром. Просто это другая культура, в которой нет той ценности печатного слова и книги, как, например, в обществе, где мы живем.

Родители могут научить считать, могут повторять буквы. Но чтобы делать что-то системное — вряд ли. У взрослых много дел по хозяйству, ведь оленеводство — это тяжёлый труд. К тому же система интернатов, при которой между школой и родителями практически нет обратной связи, приучила к тому, что образование — забота государства.

Я старалась, чтобы мы успевали всё закончить за один раз. Если мы что-то рисовали или лепили, дети забирали это с собой в свой чум, чтобы показать родителям. Но что потом было с этими поделками — я не знаю. Думаю, всё через какое-то время пропадало.

— Один из навыков, над развитием которого я работала — навык общения. Дети из разных чумов, конечно же, играли вместе, но как только мы собирались на занятие, они замыкались, начинали стесняться друг друга. Эта проблема преследует детей из тундры в интернатах. Они часто теряются, не знают, как себя вести со взрослыми, с детьми, не умеют понимать эмоции незнакомых людей и объяснять им свои. Здесь я старалась развивать коммуникативную часть. В какой-то момент стало видно, что они начали вместе играть в «серьёзные» игры, ходить друг к другу в гости. И на самих занятиях они стали общаться.

Кстати, тут уместно поговорить о том, зачем вообще тундровикам общее образование. Многие дети, пройдя обучение в школах-интернатах, выбирают жизнь в посёлке или городе, осваивая какую-либо профессию. Оленеводы, кочующие в тундре, тоже не оторваны от «поселковой» культуры, как это может показаться. Они приезжают в посёлок или в город два-три раза в год, чтобы оформлять документы на социальные выплаты, закупаются продуктами на длительный срок, посещают больницу. Бывают случаи, когда нужно обратиться в полицию. Есть какие-то мелочи, связанные с современной техникой — от чтения инструкций до поиска нужных деталей. Люди, которые совсем не имеют образования, сталкиваются со сложностями, в том числе и с проблемой коммуникации.