Найдём ли мы в школе череп дохлой крысы?

Впрочем, нет. О политике нельзя. Школа же вне политики. Учитель не должен навязывать ученикам свои политические взгляды. Давайте, к примеру, поговорим… об играх. Ну да, об образовательных играх в школе. Ведь это же не политика?

Отнюдь. Вот, к примеру, что я прочитал в комментариях в своем Фейсбуке:

Включение игр в образовательный процесс должно регламентироваться на государственном уровне. В противном случае игра может сформировать картину мира и взаимодействий, противоречащую принятой правительством направленности образования.

Парадоксально, не правда ли? Мы начали всего-навсего про игры. И тут же пришли к политике.

Но юмор заключается в том, что игра действительно может формировать картину мира и стратегии существования в нём. Потому что игра, в отличие от формального выполнения заданий по учебнику, предполагает личностное, активное «проживание» ситуации. Вот, к примеру, мало кто знает, что первая деловая игра (в современной привычной нам форме) была проведена в СССР. Однако история развития деловых игр в России, начавшись в 30-х годах, примерно тогда же и была прервана:

«История деловых игр в России сложна и в некоторой степени трагична. Первая деловая игра, направленная на решение производственных проблем, была проведена в 1932 году Марией Мироновной Бирнштейн и называлась "Перестройка производства в связи с резким изменением производственной программы". Её участниками стали студенты вузов и руководители предприятий, играли в выходные дни на территории фабрики “Красный ткач”. Свободные высказывания участников, множество вариантов решения проблем, наработанные в ходе деловых игр, сделали этот вид деятельности опасным и не совместимым с режимом тотальной регламентации, и их судьба с 1938 г. замерла на десятилетия».

Гордимся и регламентируем.

Источник: instagrok.com

Вам это ничего не напоминает? Легко ли сегодня, в условиях «режима тотальной регламентации» провести многодневную игру в школе? Или «погружение»? Или использовать ещё какой-то методический прием, плохо ложащийся на предметно-урочную сетку?

Так политика приходит к нам в дом. Какой главный ответ слышишь от учителей, которым предлагаешь методику каких-нибудь совершенно новых проектов? «Да, вам-то легко! У вас имя/категория/директор хороший/часов много (нужное подчеркнуть), а нам-то кто ж позволит?»

Помнится, несколько лет назад я выступал перед большой аудиторией учителей Ленинградской области. Задача у меня была неординарная — я рассказывал им о программе управления классом, которая превращала кабинет информатики в лингафонный кабинет, комнату для одновременной работы нескольких малых групп, обеспечивала автоматизированную раздачу и сбор учебных материалов, тестирование и прочая, прочая, прочая…

Проблема была только одна. Программа эта работала только под Windows, а ровно в тот год было принято решение всем школам переходить на Linux. И это решение «железно» выполнялось.

Я говорю учителям: нет проблем, просто сделайте на компьютерах двойную загрузку, на обычных уроках работайте на Linux, а когда надо — запускайте Windows. Ведь у вас же осталась лицензия на Windows, так что имеете полное право.

«Что вы! — отвечали мне возмущенно учителя. — Нам было приказано удалить. Ничего сделать не можем. Мы же государевы люди!»

Признаюсь, тогда это «государевы люди» очень резануло мне слух. «Государевы люди» — это что-то из совсем древней истории. Почему-то вспоминается «Слово и дело государево» — так назывались в России XVII в. доносы о государственных преступлениях.

Мне всегда казалось, что учитель — это самая свободная профессия. Потому что для того, чтобы достучаться до ребенка, нужно помимо чёткого выполнения инструкций иметь за душой ещё много всего. Потому что, закрыв двери класса, ты остаёшься один на один с детьми, и только от тебя зависит, что и как они усвоят.

Работа учителя просто не может быть не творческой. Вот купил ты методичку, там написано, как вести урок. В некоторых методичках прописаны ответы детей. Ты приходишь в класс, задаёшь вопрос, который в методичке написан, а ребёнок тебе отвечает что-то совершенно другое. И дальше, хочешь или не хочешь, творческий ты или не творческий, а придётся тебе что-то говорить самому, по-другому не получится. Поэтому человеку не творческому в этой профессии очень тяжело: профессия вынуждает хотя бы в рамках урока быть свободным, поскольку очень много точек выбора каждую секунду.

— Юлия Силингпсихолог, учитель школы «Муми-Тролль»

 

Существующая ситуация в школе препятствует тому, чтобы учитель ощущал себя свободным. Учитель (да и школа в целом) скатывается до уровня винтика государственной машины (вот, оказывается, что имели в виду те далёкие учителя, называвшие себя «государевыми людьми»).

Недаром самоназвание «люди государевы» пустило крепкие корни. Вот что пишет учитель-журналист об апелляции результатов прошлогоднего (2014 года) ЕГЭ:

Всё, что говорится и спускается для выполнения вышестоящими, принимается как данность. «Мы — государевы люди» (кстати, напомните, в каком году у нас восстановили монархию?). «Данный результат никак не может быть опротестован». «Права поднять балл у эксперта нет». «Изменение формата апелляции вне моей компетенции». «Эксперты несут личную ответственность за повышение оценок». «Нас поставили перед фактом, что меняется процедура апелляции». «Мы не имеем права отменять формат, который дают нам сверху.

Это ведь тоже учителя. И самое прискорбное, что это ощущение выученной беспомощности сковывает школу, не давая ей работать даже тогда, когда, казалось бы, никаких препятствий перед ней нет.

А вот мыслями делится Артемий Рожков, проректор по организационно-правовым и экономическим вопросам Московского городского педагогического университета:

«Проводя различного рода мероприятия по разъяснению норм закона, мы постоянно сталкиваемся с вопросом: чем руководствоваться, составляя штатное расписание и учебный план, сколько часов должно быть по одному, по другому предмету? По сути, всё это нивелирует весь тот творческий подход, который может быть в системе общего образования. Разобраться в этом на понятийном уровне руководителей образовательных организаций, учителей, понять, что никто не связывает жёсткими рамками, жёсткими предписаниями и то, что связано с содержанием, и то, что связано с управлением на уровне образовательного учреждения, и то, что связано с экономическими вопросами, очень важно, так как любые жёсткие позиции учредителя с позиции органов, осуществляющих контрольно-надзорные функции, приводят к тому, что фактически всю инициативную деятельность, опросы, связанные с изменениями, ставят под сомнения».

Политика пришла в школу и выела из неё всё нутро

Недавно наткнулся на трогательное послание А. И. Адамского, опубликованное в газете «Первое сентября»:

«Наша газета ни разу не выступила “за” или “против” кого-то из депутатов или партий: школа должна быть вне политики, и это не ложь и не лицемерие, школа должна быть вне этой политики. И надо объяснить детям, объяснить не различия между партиями или кандидатами, а объяснить, что общество наше переживает трудный подростковый возраст. Для нашего общественного развития нам нужно всё попробовать. Мы ещё не знаем, как нам общаться с миром и друг с другом в нашем новом возрасте, чужая грамотность в этом для нас не наука, мы же единственные и неповторимые, потому мучительно ищем: как же это — выбирать и быть избранными? И точно так, как подросток хамит учительнице, или маме, или папе, чтобы нащупать ту границу, за которой запрет и наказание, так и мы пробуем всевозможные варианты поведения, чтобы нащупать норму демократии. Надо объяснить детям, что мы не так плохи, как кажемся, ведь мы далеки от мысли, что подросток плох и враг всем окружающим. Нет, у него переходный, от одной жизни к другой, возраст. Но было бы нелепо учителю становиться на сторону одного из подростков в их спорах. Поэтому мы и не вмешиваемся. И сейчас это очень трудная позиция, потому что политика лезет в школу и заставляет её служить и быть верноподданной. Надо удержаться, иначе перестанешь быть учителем».

Эти слова написаны в 1999 году перед очередными выборами. Очень трогательно написано о государстве-подростке (помните: «а у меня страна — подросток, твори, выдумывай, пробуй!»), который «хамит учительнице, или маме, или папе, чтобы нащупать ту границу, за которой запрет и наказание».

А у меня страна — подросток.

Источник: thetimes.co.uk

Подросток, похоже, пришёл в школу, и, не встретив сопротивления, нащупал свою границу. Думаю, что многих эта граница устраивает. Ведь роль простого транслятора методических материалов, чтеца единого учебника снимает с учителя всякую ответственность. «Я лично пришиваю пуговицы. К пуговицам претензии есть?»

Других выдавили из школы. Третьи сейчас пребывают в раздумьях, поскольку понимают, что они проиграли.

Прочитайте мысли Михаила Эпштейна, директора частной школы «Эпишкола»: «Я понимаю, что может быть иная точка зрения на происходящее. И очень многие мои знакомые и коллеги с моей оценкой ситуации не согласны.

Я готов говорить и от своего имени. Это у меня сложилось такое ощущение от происходящего в стране. Это у меня ощущение поражения. Это у меня складывается впечатление, что то, от чего мы, как казалось, последние 30 лет пытались уйти, снова и активно возвращается.

Но при этом, всё же думаю, что есть некоторое количество людей, ощущающих нынешнюю ситуацию так же, и в этом смысле есть некоторое «мы»:

• те, кто верит, что свобода лучше, чем несвобода;
• те, для кого «коллективный одобрямс» — четкий признак того, что что-то здесь не так;
• те, для кого человеческая жизнь важнее геополитических амбиций;
• те, для кого многообразие и сложность — источники развития, а не преграда.

И эти «мы» проиграли. В данный момент проиграли. Но это означает, что нужно думать, как жить сейчас, и что можно и нужно будет делать, когда маятник снова качнётся в иную сторону. И как можно этому поспособствовать.

Во многом мы проиграли именно в битве за них. Молодёжь, не жившая в Советском Союзе и не знающая, как это было, является основной целью массовой пропаганды сегодня. И учителя, жившие в то время, но так и не научившиеся получать удовольствие от общения со свободными людьми, являются мощной силой, транслирующей возвращающиеся идеалы новым поколениям. И тем, и другим нужно помогать сопротивляться массированному оболваниванию. Не поможем молодым людям — потеряем завтра, не поможем учителям — потеряем шанс изменить наше общее послезавтра.

И так цикл за циклом.

Понимая это, я со своими друзьями и коллегами последние 25 лет в общем-то и пытался делать что-то в этом направлении. Что-то получилось. Что-то нет. Очевидно, могли сделать больше. В этом есть и часть моей вины. И часть причин нашего проигрыша.

Когда мы проиграли? В чём здесь и моя вина?

…Видимо, когда я решил, что свобода — это ценность, уже принимаемая всеми; успокоился, что теперь свобода — это навсегда, и нужно не агитировать за неё, а спокойно делать своё дело, учиться жить в этой свободе, давать возможность детям и взрослым быть самими собой, принимая их такими, какие они есть. Видимо, нужно было активнее информировать и разъяснять, создавать и предъявлять прецеденты свободы в образовании . …Наверное, мы проиграли тогда, когда не смогли сделать финансово устойчивыми средства массовой информации (журналы и газеты) для педагогов и родителей, которые публиковали тексты о реальном педагогическом опыте выращивания свободы в образовании, поддерживали педагогические сообщества, своей практикой выращивающие новое поколение свободных и самостоятельных людей».

Не поможем молодым людям — потеряем завтра, не поможем учителям — потеряем шанс изменить наше общее послезавтра.

Источник: Howard Sochurek: gettyimages

«Гражданское чувство формируется в детском саду, «после шести уже поздно». Этому чувству нужно учить в школе с первого класса, несколько часов в неделю специальным предметом, учить как таблице умножения — просто так оно не возникает, а без него никуда, как без таблицы умножения. Ксенофобия и агрессия прёт сама собой, как бурьян, этому учить не надо, а демократические навыки и «общежития искусство» нужно культивировать, взращивать долго и терпеливо». Рустам Курбатов, «Вне политики»

Впрочем, может быть, всё же вне политики? Может, пусть каждый занимается своим делом: политики агитируют, учителя — учат? Просто соберём лучших методистов, напишем миллион правильных методичек на все случаи жизни и вручим учителям. Неужели нельзя всё предусмотреть?

Нельзя. Как замечательно заметил Григорий Тарасевич в уже цитированной передаче «Свободный учитель», «в классе как на войне, на охоте — каждую секунду что-то может произойти, причём одновременно в разных местах». Никакая методичка не заменит свободного учителя. Потому что настоящая педагогика рождается из вольтовой дуги между горящими глазами учителя и ребенка.

Методички нужны, без методик ничего не получится. Но с методики всё только начинается. Главное ни в какой методичке не опишешь. Вот что пишет В. Букатов в статье «Педагогика как режиссура детской заинтересованности»:

«При знакомстве с педагогической литературой учителя нет-нет да и находят россыпи живых и интересных методических находок, приёмов, ходов и советов. Некоторые, воодушевившись, начинают работать по-новому, сверяя свои шаги с новой методикой. Но если учитель, заглядывая в методическую литературу, забывает смотреть на детей, то незаметно для него наступает омертвение перенимаемой методики.

Иногда нам попадались видеозаписи уроков таких учителей. Личная уверенность в правильности исповедуемых методик придавала их поведению бодрость, подтянутость, лоск, направленные на восхищение видеозрителей. Но когда наш взгляд перемещался на самих учеников и мы обращали внимание на выражение их лиц, на их позы (надо отдать должное операторам, которые старались не «захватывать» учеников в кадр и избегали крупных планов), то восторг сменялся сочувствием. Какой резкий контраст! Конечно, лица одиночек-учеников нет-нет да и «легчали» при удачном ответе учителю или от его похвалы. Но эти моменты по продолжительности были столь коротки, что жизнь учеников в целом выглядела явно беднее и бледнее целеустремленной жизни учителя-энтузиаста, переполненного идеями новой, самой эффективной и развивающей методики.

Учителям, ориентирующимся на живость реакций учеников на своём уроке, часто трудно и боязно действовать по своему усмотрению. И они по привычке стремятся получить (требуют!) как можно более подробные программы, методики, разработки, конспекты уроков. Но парадокс заключается в том, что даже простое перечисление того, что на данном занятии ребёнок (и педагог) должен делать, о чем думать, что вспоминать, как себя вести, многими учителями невольно воспринимается как запрет думать и вспоминать обо всём остальном, запрет вести себя иначе и делать что-то другое. Получается так, что каждая новая программа или методика в руках и головах практиков рано или поздно сводится к банальной регламентации хода урока и специфическому насаждению запретов.

Укреплять веру в себя и преодолевать педагогические заблуждения учителю помогает живой интерес учеников. А интерес этот неизменно усиливается даже при самых скромных игровых начинаниях учителя. Живые и непосредственные реакции детей окрыляют взрослых. Школьная авторитарность может постепенно исчезать даже в мелких (мельчайших) проявлениях, которым взрослые раньше значения вообще не придавали.

Учителя обнаруживают, что какие-то новые, неведомые резервы премудрости им не так уж и нужны, хотя мнения других о проблемах обучения и воспитания становятся им особо любопытны и полезны.

Возникает интерес к методической литературе. Стремление же к регламентации, наоборот, угасает. Освобождается время, силы и разум для спокойной работы с детьми и спокойного поиска собственного педагогического стиля. Появляется индивидуальное творческое понимание процесса обучения. Складываются идеальные представления о системной целостности профессии. Наконец, всеохватывающая гармония, которая раньше ожидалась со стороны, от каких-то программ, методик, обнаруживается в себе самом, в собственном педагогическом и жизненном опыте.

Практика показывает, что игровой способ защиты учителей и детей от застоя школы надёжно срабатывает, помогая конкретным учителям решаться на добровольно-самодеятельное освобождение от прежних пут и заблуждений».

Уверенный в себе учитель знает, что работает он не для нанявшего его директора, не для проверяющих его чиновников, и даже не для государства, решившего регламентировать все его действия.

Он работает для ребенка, с его странными и нелепыми мыслями, непредсказуемыми поступками, непонятными потребностями. Он работает для ребенка, и потому идёт его путями. Не теми путями, которые прописаны в тысячах циркуляров, сочинённых кабинетными учёными, а путями, важными для данного конкретного ребенка в данный конкретный момент времени. Воспринимая учебную программу не как пошаговую инструкцию, в которой «шаг вправо считается попыткой к бегству», а как рамки, которые можно (и нужно) наполнить живым, своим содержанием.

Цветков Виктор Александрович «Не решила!» (70-е годы)

Источник: kykolnik.dreamwidth.org

Казалось бы, при чём здесь политика?

Да ни при чём. Я ведь только о педагогике. Для меня очень важно, чтобы учитель мог говорить на языке ребенка, отвечать на его вызовы и вести его той дорогой, что отвечает именно его, ребенка, потребностям. Может ли это делать учитель, обложенный циркулярами и боящийся сделать лишний шаг?

Пожалуй, лучшую иллюстрацию к этой статье содержит старый текст Рустама Курбатова, который я очень люблю. Я обращаюсь к нему уже несколько лет, примеряя к себе, к своей работе. Вот этот череп дохлой крысы — очень важный элемент школы. Роль черепа могут играть «дымовухи» или рогатки, любимая книжка или конструктор Lego. Ребёнок приносит в школу частичку себя. Частичку своего мира. Что мы делаем с этим миром? Готовы ли мы хотя бы увидеть за противным и гадким черепом этот самый мир?

В разные годы у меня было различное отношение к этому сюжету. От категорического неприятия поведения учителя до понимания и разделения его ценностей. Прочтите и вы эту историю. С ней не обязательно соглашаться. С ней можно спорить. Её нужно понимать. А решение должен принимать сам учитель. Сам. Потому что лучше учителя никто не знает, что делать в каждой конкретной ситуации.

«Это случилось лет 80-90 лет назад, на юге Франции в Приморских Альпах, а учителя звали Селестен Френе...

Когда спрашивают: «А в чём сверхидея школы Френе?», — приходит на ум эта история о черепе крысы. Впрочем, я не совсем уверен в переводе, — может, это был череп какого-нибудь другого грызуна.

Я не представляю ни Штайнера, ни Шаталова с черепом дохлого грызуна в руках. Может быть, Амонашвили — вообще этот великий грузинский педагог чем-то схож с Селестеном Френе. Видимо, воздух глухой провинции у моря и отдаленность от столицы империи — благоприятная среда для зарождения гуманной педагогики.

Мне кажется, что череп дохлой крысы — такой же символ педагогики Френе, как и его знаменитая типография.

С этим черепом в класс вошла, ворвалась улица с детскими играми, делами, фантазиями – с обычным миром обычного деревенского ребенка».