Весьма популярный киносюжет: интеллигентный учитель приходит работать в «неблагополучную» школу и, прорываясь сквозь недоверие учеников, вносит в их жизнь лучик света. Такие фильмы, даже если не обещают однозначный хеппи-энд, всегда вызывают некоторое воодушевление. Как вы думаете, почему?
Читайте также:
Фильмы об учителях, которые меняют мир
Учитель, будь то Эрин Грюэлл из «Писателей свободы» или Лидия Михайловна из «Уроков французского», выстраивает с детьми живое общение, диалог, основанный на жизни детей вне школы, а не на официальной школьной программе.
Любая школа работает в обстоятельствах, связанных с социально-экономической ситуацией, в которой растут её ученики. Эти обстоятельства находятся вне образовательного процесса и при этом оказывают на него существенное влияние.
Социальный контекст — он как воздух, которым мы дышим. Пока не происходит ничего необычного, мы его как будто не замечаем. Учителя из фильмов, несущие лучик света, чаще всего являются представителями другой социальной среды, нежели дети. Это помогает создать драматургический конфликт, столкнув «непохожести» и проявив тем самым качества среды. Так и в реальной жизни: мы лучше чувствуем значение контекста, когда оказываемся в незнакомой для себя обстановке.
Социальный контекст как поле для диалога
Даже если социальная среда не попадает под категорию сложной, учителю всегда полезно помнить о её существовании. Хотя бы для того, чтобы не было соблазна воспринимать школу как единственное место, где ребёнок учится жизни, и для того, чтобы выстроить тот самый живой диалог.
Читайте также:
«Мы верим: педагогика — дело творческое и прикладное»
В этом на собственном опыте убеждаются участники программы «Учитель для России». По условиям программы выпускники престижных вузов Москвы, Санкт-Петербурга и других мегаполисов на два года идут работать в обычные общеобразовательные школы. Некоторые из этих школ находятся в маленьких городах и удалённых сёлах Воронежской и Тамбовской области — можете себе представить, в какой непривычной для себя обстановке оказываются молодые «городские» учителя.
После первого года работы программы организаторы решили, что во время Летнего института — пятинедельной интенсивной подготовки ребят к работе в школе — нужно говорить не только о том, что происходит в классе во время урока, но и отдельно — о социальном контексте. Этим летом во время подготовки участники программы примерили на себя «оптику социологов». Они отправились в однодневное полевое исследование городов Обнинск и Белоусово.
Разделившись на команды, ребята общались с местными жителями о том, где те проводят досуг, какие места считают в своих городах самыми главными, какие проблемы их волнуют, чем заняты дети после школы и так далее. Полученную информацию затем оформили в виде красочных стендов и обсудили между собой, делясь эмоциями.
Социолог Пётр Иванов, который сопровождал эту практику, отмечает, что её главный результат — не собранная информация, а полученный опыт задавания вопросов.
— Есть две разные системы, связанные с поведением человека, который занимается менеджментом знания, будь то учитель или библиотекарь. Есть советская парадигма, модернистская, в рамках которой учитель или библиотекарь — это хранитель знания, и он в определённом формате это знание выдаёт. Тот, кто к нему не присоединяется, тот «книг не любит», «двоечник». Это абсолютно выбраковывающая система формирования человека: нам не интересно, как устроен человек, мы знаем, как он должен быть устроен.
Есть другой подход: «носитель знания» должен не отбраковать, а воспитать в человеке желание получать знания, понять, что хотят дети, которые пришли в школу. Они хотят знать 2+2, или гладить морских свинок, или сочинять стихи? К чему у них есть склонность, что можно поощрять?
Дети приходят в школу сформировавшиеся, они находятся в контексте семьи, в контексте занятости, которая существует в этом городе. И глупо подходить к этому контексту с какими-то лекалами. Как говорил Макс Вебер, рациональность всегда трансформируется. Нет никакой универсальной рациональности. Что разумно для аборигенов Шатобрианских островов, в высшей степени неразумно для жителя спального района Москвы. А для жителя пригорода Обнинска рациональность совсем другая.
С исследовательской точки зрения мы, конечно, ничего особенного не сделали, никакие новые научные данные не получили. Но главное, что участники «полевой работы» побывали в позиции спрашивающего, непонимающего, интересующегося, как устроен мир.
Кроме того, понимание социального контекста даёт темы для разговора. Речь не о том, что есть какие-то педагогические технологии, которые вырастают прямо из этого понимания. Но мы можем строить вокруг этого истории, которые способствуют формированию картины мира.
Ведь, в конечном счёте, задача учителя не в том, чтобы наделить ребёнка определёнными компетенциями. Задача — сформировать у ребёнка картину мира, релевантную текущей реальности, показать, что у него есть ходы по действиям в этой реальности.
То есть быть юристом не потому, что это просто круто, а потому, что ты можешь пригодиться именно в этой среде.
Советская модернистская парадигма «универсальности» тех знаний, которые передаёт учитель и должны воспринимать ученики, приводит к тому, что, как писал Мандельштам, «мы живем, под собою не чуя страны». Если учитель считает, что есть универсальное знание, но оно не соотносится с тем, что ученик видит — школа становится местом, где нужно формально отсидеть за партой. А если учитель понимает, куда встраивается знание, которым он наделяет учеников, это совсем другой разговор.
Безграничные возможности и город Бутурлиновка
После первой четверти этого учебного года мы связались с участниками программы, которые преподают в школах небольших городов и сёл. Нам было интересно, как непривычный для «городских» социальный контекст влияет на работу и как они используют его особенности.
— Я участвую в проекте уже второй год, поэтому всё, что связано с бытовыми условиями и особенностями местного уклада, стало привычным. Хотя прошлой зимой мне казалось, что большая часть внутренних ресурсов расходуется просто на то, что я здесь живу. Из возможностей куда-то пойти — только газпромовский стандартный спорткомплекс, в этом году открыли ещё маленький кинотеатр. Школа в городе, на мой взгляд, — самое живое место, и это здорово.
Источник: Google Maps
Мне кажется, что слабая сторона таких населённых пунктов — это то, что дети здесь мало чего видят и мало представляют свои возможности. Поэтому главное, что могут сделать учителя — это показать им разные варианты, показать, что бывает по-другому, не как они привыкли.
Я веду географию в 7 классе и рассказываю им как можно больше про разные страны. Ресурсов для того, чтобы куда-то поехать, у них пока мало, а ресурсов, чтобы что-то узнать — больше, чем они представляют себе.
Дети сами не пойдут вместо игры или социальных сетей к образовательному контенту, которого очень много онлайн, если им его не показать.
Вообще я стараюсь больше рассказывать об общественной географии, хотя этот блок в седьмом классе не такой большой. Хочется, чтобы они поняли, какой мир разнообразный, в каких непохожих условиях живут люди, как интересно узнавать что-то новое про других.
В маленьких городах «патриотическая линия» очень сильная. У меня в одном классе был мальчик, который, когда мы проходили строение тектонических плит по физической географии, при упоминании Северной Америки начинал кричать: «Не надо мне про Америку, дайте мне про Россию». И я понимаю, что он транслирует то, что слышит вокруг.
Лучший способ избавиться от нетерпимости — расширять свои представления о мире. В том году мы провели такой фестиваль — «Лингво Весна». Пригласили в школу иностранных студентов, которые учатся в Воронеже, чтобы они рассказали о своей культуре. К нам приезжали представители Узбекистана, Таджикистана, были студенты из Эстонии, из африканских стран. У меня были опасения, что реакция на эти страны может быть разная, потому что в бытовых разговорах разное звучит. Но дети участвовали во всём с удовольствием и интересом. Одно дело, когда ты называешь нехорошими словами каких-то абстрактных людей, другое — когда ты слышишь, как конкретный человек увлекательно рассказывает про свою страну.
Хотя на уроках они не могут без смеха прочитать название реки «Нигер».
Кроме географии я веду краеведение, и мне важно, чтобы мы делали что-то, что дети могут сами прожить, чтобы они понимали: это про мой город, про то, что я сам могу сделать. Поэтому я не просто рассказываю, как, например, перерабатывают мусор в Берлине, но мы ещё вместе пытаемся придумать, как можно решить проблемы с мусором в Бутурлиновке.
Дети любят свой город, но они уверены, что здесь «нечего смотреть». Об этом мы с ними тоже говорили — что у каждого места свои особенности. В Москве одно, а здесь, например, было бы интересно посмотреть, как на маслозаводе работают люди, как растёт сахарная свёкла — я никогда раньше об этом не задумывалась.
В прошлом году в рамках краеведения я решила, что выдавать детям факты про Бутурлиновку и Воронежскую область скучно. Поэтому мы вместе проводили соцопрос. Тем более что я сама имела множество вопросов к тому, как устроена жизнь в Бутурлиновке: что-то ты можешь понять, наблюдая, а что-то не узнаешь, пока не спросишь.
Например, у меня было предположение, что низкая мотивация детей учиться после 9 класса — следствие того, что они видят ограниченный набор примеров перед собой. Уже в седьмом классе дети говорят, что будут учиться только до девятого. У мальчиков популярный вариант — пойти в военное училище и стать военным, так как это понятная карьера с неплохим доходом. Многие просто не понимают, зачем учиться лишние два года. И это грустно. Я пытаюсь объяснить, что, если закончить 11 классов, то можно точно так же пойти получать средне-специальное образование, как и думали, а можно и на что-то другое посмотреть.
Ещё мне хотелось знать про частный сектор, занимаются ли семьи огородом, кто мама и папа по профессии, кем дети хотят быть, часто ли бывают в Воронеже, в каких ещё городах они побывали, что планируют делать после школы — уехать или остаться. Все эти вопросы были отражены в анкете, мы с моими учениками опросили школьников с 5 по 11 классы.
Я увидела, что большинство детей, действительно, живёт в частном секторе, их семьи имеют свой огород, держат животных. В Воронеже большинство детей бывает раз в год, кто-то чаще. Но они посещают там только торговые центры вместе с родителями, хотя Воронеж — большой город с театрами, музеями, кино.
Тема «Кем быть?», мне кажется, здесь очень важна. Мы с моей коллегой по проекту хотим сделать «Ярмарку профессий», чтобы показать ребятам, что вообще им есть, из чего выбрать: позвать из Воронежа и Москвы самых разных специалистов, чтобы они рассказали о своей работе и помогли нам расширить горизонты, как сделали это гости «Лингво Весны».
«Они рассказывают мне про посёлок, я им — про Москву»
— В моей школе учится 500 детей. Я считаю, здесь очень добрые дети. Это мой такой термин: добрые. Значит, воспитанные, знающие, где они находятся. Мне очень приятно с ними работать, нет грубости, дерзости.
Эта школа попала под программу государственного финансирования, её полностью обустроили. Например, в кабинете химии есть все необходимые реактивы, вытяжной шкаф. В кабинете информатики у каждого свой индивидуальный ноутбук и так далее.
Источник: Google Maps
Но главное, что для директора этой школы важно двигаться вперёд. Вроде и так всё неплохо, можно было бы пустить на самотёк и радоваться, что не разваливается. Но она понимает, что может быть ещё лучше, и нужно двигаться.
В осенние каникулы наш коллектив впервые в районе организовал школу «Новое поколение» — это была профильная смена по трём направлениям. Мы проводили не только предметные занятия, но и обще-интеллектуальные, на развитие критического мышления, на развитие командного духа и так далее. Дети были в восторге, они такого ещё не видели. Дети приходили в школу на каникулах — для всех это было удивительно.
Как мне кажется, раньше школа здесь не воспринималась как центр притяжения детей, как место, где они могут с радостью находиться и после уроков. А я считаю, что она должна быть таким местом, потому что больше детям в Ферзиково пойти некуда.
Вообще мы с детьми много общаемся. Я у них спрашиваю про их посёлок, они меня — про Москву.
В таких местах, как Ферзиково, отношения между детьми и учителями ближе, чем в городе. Я не представляю, как в огромной московской школе я бы могла позвать детей к себе в гости. А здесь у меня есть такой план — собрать ребят у себя в гостях и пообщаться. Мне кажется, важно рассказывать им о своих ценностях, обмениваться с ними мнениями и опытом.
Зачем качаться на детских качелях
— Во время наших полевых исследований в городе Белоусово самым ярким впечатлением для меня были разные-разные качели во дворах. Я покачалась на всех. И это осознание, что дети качаются на этих самых качелях каждый день, понимание, как они устроены, эти качели, какие там горки, под 75 градусов к земле — это всё рассказало о месте больше, чем разговоры с жителями.
Сейчас, когда я живу в Козельске — это районный центр, 17 тысяч население, — я понимаю, что жить в маленьком городе — совсем не то же самое, что приехать туда побеседовать с местными. Здесь совсем по-другому устроен быт.
И такие вещи здесь — это то, к чему все привыкли.
Здесь совсем по-другому устроены школы. В Москве школы гораздо больше, поэтому больше разобщённость. Здесь все друг друга знают, дети из разных параллелей общаются между собой. Недавно один пятиклассник рассказывал мне, что в седьмом классе нашлась его троюродная сестра — не знаю, возможна ли такая встреча в большом городе.
Источник: Google Maps
В Москве ребята даже в младших классах смотрят на педагогов-практикантов примерно так: «Ну что, смешной человечек, чем ты удивишь меня сегодня». На них постоянно пробуют новые методики, игры и тому подобное, и они ещё подумают, участвовать в этом или нет.
А в Козельске, хоть у ребят и так творческие учителя, мы привезли ещё что-то новое. И ребятам это очень интересно, они не пресыщены инновациями. А так как общение между классами происходит активнее, то даже те, у кого я не преподаю, приходят ко мне и спрашивают: а у нас будет система опыта? А почему у нас такого не введут?
Когда я приехала в Козельск, я смотрела на город не просто как человек, который будет здесь жить, а с точки зрения того, что здесь живут «мои» дети. Я знала, что у меня будет классное руководство, и пыталась представить, куда мы с детьми сможем ходить, что делать. Наличие потрясающего детского парка со скульптурами, по которым можно лазать — это здорово. Вообще я вижу, что тут о детях заботятся. Есть детские площадки, фигуры животных; проходят разные активности, вроде фестиваля энергосбережения.
«Детской бесхозности» в Козельске очень мало. Почти все дети ходят в какие-либо кружки, много спортивных активностей. Дети бегают, ходят на борьбу, в «качалку». Внутри города происходит много интересных вещей, которые не мы сюда привезли — они здесь просто есть.
Но, конечно, чтобы понимать, чем живут дети, на качелях качаться недостаточно. Важно смотреть, задавать вопросы, и тогда многие вещи становятся проще и понятнее.
Я должна учитывать, что не у всех детей есть удобный доступ в интернет. А в этом году в библиотеку завезли не все учебники, и в начале года на всех не хватило. Я сказала, что по биологии можно не носить учебник, можно скачать его дома и читать с компьютера. Но не у всех есть такая возможность. И дети сами решили эту проблему! Дети, у которых с интернетом и компьютерами всё нормально, уступили учебники другим детям, кто не сможет читать с компьютера.
Вообще, дети неожиданно самостоятельны, они решают некоторые проблемы сами, видя, что я бываю в растерянности. И у них высокая степень взаимодействия и взаимопомощи.
Если говорить о влиянии социального контекста на мои уроки биологии — то, что точно никогда не пошло бы в Москве, здесь отлично заходит, потому что многие дети живут в частном секторе. Я именно поэтому с удовольствием задавала сочинение о том, как лучше всего выращивать какое-либо культурное растение.
Честно говоря, когда я сюда собиралась, я ехала бороться с консервативной педагогической системой. Я ехала во всеоружии и готовилась к полномасштабной войне. Мои ожидания совершенно не оправдались. Мои коллеги очень открыты, очень нас поддерживают. Хочешь отменить оценки в десятом классе? Пожалуйста! Возможно, это не получится сделать сразу из-за организационных моментов, но саму идею директор принимает.
Русские и курды в посёлке, где больше нет совхоза «Заря»
— Я и до этого представлял себе, что такое российская деревня, просто не жил в ней и не работал. Манера общения, менталитет людей здесь отличается от городского. Тут нужно всё время следить за собой. Местные жители изучают нас, молодых учителей, потому что для них волюнтаристсткие идеи совершенно непонятны. Зачем человек едет из Москвы в такой небольшой посёлок? Они постоянно ищут в этом выгоду. Я ещё не приехал, но они уже знали, что я разведён и у меня двое детей. Пошёл слух, что я бегу сюда от алиментов. Другой слух был — что мы все получим миллион, когда эта программа закончится. Я не уверен, что об этом говорится на полном серьёзе, до нас всё доходит косвенно.
Но это совершенно не влияет на процесс образования, и вообще местные жители нам очень помогают, например, справляться с бытом.
Источник: Google Maps
В советское время здесь был совхоз с яблоневыми садами, он назывался «Заря». Люди до сих пор называют себя «мы из Зари», а название «Демьян Бедный» им не нравится. В посёлке живут курды, они из Киргизии, приехали сюда работать в конце 1980-х или в начале 1990-х, да так и остались, хотя совхозов уже нет. Тут у всех есть своё хозяйство. Есть недалеко агрокомплекс, но там мало человек работает. Взрослые здесь, в основном, работают вахтовым методом в Москве, за Уралом.
Меня в первую очередь интересуют дети, я их спрашивал, кем они хотят стать. У большинства нет чётких представлений о будущем, но многие идут в колледжи. Курдские дети могут никуда не идти после школы, девочки могут рано выходить замуж.
В школе учится 42 школьника и 18 детей-дошкольников. Классы очень маленькие, по 4-7 человек. Это «девятилетка», она считается филиалом школы посёлка в 20 километрах.
Сейчас я пытаюсь понять, как устроен процесс взаимодействия с родителями: насколько они могут поддерживать детей с домашними заданиями, насколько дети включены в помощь по хозяйству. Пока я вижу, что в дети в домашнее хозяйство включены гораздо больше, чем родители в учёбу.
Когда я только начал участвовать в проекте, ориентир был один — чтобы дети поступали в вузы. Теперь он поменялся. Я понимаю, что не важно, станет ребёнок трактористом или пойдёт в университет. Главное, чтобы он поверил в себя, почувствовал себя нужным в этом обществе, понял, что можно к чему-то стремиться. Важно, чтобы они делали выбор, а не просто шли по инерции.
Курды в посёлке знают русский язык, но живут обособленно. Межнациональных конфликтов нет, но всё-таки, мне кажется, что у русских присутствует некоторое бытовое пренебрежение к курдам.
Иногда это проскальзывает и у детей, хотя вообще дети спокойно относятся к национальностям, играют все вместе. Я спокойно настраиваю их на уважительное отношение друг к другу.
Как-то у меня был урок, и ребята стали подшучивать над одноклассником-курдом. Я их спросил: «Сколько языков вы знаете?» Все ответили: «Один, русский». И этот мальчик тоже так ответил. Я говорю ему: «Только ли один?» — «Ну, ещё свой, курдский», — «Значит, — говорю, — ты уже знаешь два языка!» И все очень удивились этому открытию, в том числе и сам мальчик. Видно было, что он почувствовал себя очень успешным.
Было бы интересно сделать здесь фестиваль народных культур. Курды исповедуют ислам, отмечают свои праздники, соблюдают свои обычаи. Здесь не принято заводить родственные связи между русскими и курдами. Получается, что люди 20 лет живут бок о бок без диалога культур. Только новый год все празднуют вместе.
В таком небольшом пространстве, как посёлок, с детьми взаимодействуешь постоянно. Они приходят к нам с коллегой домой после школы. Я могу с ними делать домашнее задание или пойти поиграть в футбол. Такая неформальная педагогика очень хорошо мне помогала первый месяц. На второй месяц, в октябре, дети начали нас на уроках проверять: как мы реагируем на разные непотребные вещи на уроках, что можно, что нельзя. Но потом и этот период прошёл, мы нашли баланс.
Когда я пришёл в эту школу, сразу сказал, что хочу с детьми ездить на экскурсии. Недавно ездили в прекрасное место в посёлке Ивановка — музей-усадьбу Рахманинова. Я и дальше хочу изучать окрестности. Купил себе велосипед и катался всю осень по округе. Тут очень красиво.
Прекрасные виды села Глазок
— Глазок — удивительное место. Есть трасса Москва — Ростов, в какой-то момент надо свернуть с трассы и ехать в поля — прямо, прямо, прямо. Ты едешь и едешь, тебе кажется, что тебя засасывает куда-то… в глубинку.
Школа тут одна, и это филиал другой сельской школы. Сюда приезжают ребята из села Махорсовхоз («Мы выращиваем махорку!» — говорят дети гордо). В школе около 100 учеников вместе с подготовительной группой. В старшей школе детей мало, все расходятся по колледжам («Чего в этой школе сидеть, ничему новому нас не научат»). Отчасти они правы: им нужны практические умения больше, чем логарифмы, интегралы и прочее. В одиннадцатом классе у нас одна девочка.
Источник: Google Maps
В Глазке мне помог опыт нашей летней практики — подходить, узнавать, спрашивать. Оказалось, что людям приятно, когда ты интересуешься их местом жительства. На самом деле, иногда даже не нужно задавать вопросы: они сами готовы рассказать о том, что у них было, что есть и чего никогда не будет.
Меня в хорошем смысле удивило, что здесь есть библиотека, которая была построена именно как библиотека, в 1970-е. Сейчас там швах, пыль, паутина и тоска. Но библиотека отчаянно работает. Правда, новых книжек почти нет. Поэтому мы сразу начали придумывать проекты типа «Пришли книжку в село», но пока это ограничилось идеями.
У них есть дом культуры, где есть драмкружок. В школе кружки «Пой, твори в ритме танца», мы вот ведём рукоделие и такой «Поговорить-клуб». Больше у них нет ничего, но они остаются весёлыми, дружными детьми.
Здесь нет такого: «Дойдёшь до школы — позвони», «Перейдёшь дорогу — позвони». В городе опасностей, подстерегающих маленького человека, гораздо больше. Поэтому здесь у детей другое отношение к реальности, к окружающему миру — они спокойнее относятся к свободе.
У многих детей мамы — домохозяйки, занимаются младшими детьми и работами на своём участке. У некоторых мамы работают в магазинах. Мужчины работают вахтами в Москве — две недели там, две недели дома.
В целом здесь господствует такое представление: надо учиться, не чтобы получать удовольствие, а чтобы поступить куда-то. Если не учишься — надо заставлять и втолковывать им, что это в жизни пригодится. Хотя на самом деле непонятно, как им это в жизни пригодится — думаю я.
Я с интересом обнаружила, почему дети не делают домашние задание. Есть девочка в пятом классе, она говорила, что только в 12 ночи садится за уроки, потому что до этого надо делать разные работы по дому. Как я могу снижать ей оценку за грязь и ошибки? Один мальчишка пытался избежать дополнительного английского: «Мне надо козлов выгонять!»
Такие моменты очень «бьют по голове». Ты сразу понимаешь, что надо «притормозить» и внимательнее посмотреть по сторонам. То есть у них есть большая параллельная жизнь дома, о которой ты можешь только догадываться и которую надо узнавать. У кого-то семеро по лавкам дома, кто-то не приходит в школу, потому что надо посидеть с младшим. Они об этом не говорят, потому что это для них обычно.
Мне кажется, что детей нужно немного освобождать от домашней работы, а не программу перестаривать с учётом их домашней занятости. Может, поменьше давить на то, что надо «выгонять козлов». Хотя, это моё мнение как учителя. А вдруг эти козлы, и правда, важнее?
Они умеют больше практических вещей, они «рукастые». Но пока я не придумала, как это использовать.
Конечно, им кажется, что уроки русского языка и литературы не имеют отношения к их жизненной практике. Но литературу я всё-таки стараюсь подбирать такую, чтобы цепляло восьмиклассников в их 14 лет. Душа-то у всех одинаковая, не важно, программируешь ты за компьютером или за поросятами ухаживаешь. Все дети влюбляются, печалятся, боятся чего-то. В этом плане по своим потребностям, по переживаниям они не отличаются от городских. Если смотреть «Вконтакте», у них на страничках те же самые грустные фотографии, цитаты про расставания навсегда и так далее.
Я с ними учу грустные стихи, планирую почитать что-нибудь из зарубежной литературы. Когда мы пройдём всё необходимое, что нужно пройти. Литература цепляет их. А русский — срабатывает авторитет «надо учиться». Городские дети скажут: «Да мы всё это в интернете прочитаем», — и будут, в общем-то, правы. Здесь они так не говорят и учатся, потому что пришли в школу учиться.
Другое дело, что они этого очень не хотят, и приходится придумывать какие-то увлекательные формы. Очень хочется не превратить русский язык в набор табличек. Я им объясняю, что, хорошо зная язык, можно очень классно шутить, потому что игра слов — это здорово. Когда им открываются какие-то неожиданные стороны языка, это их «цепляет».
К учителям здесь относятся очень уважительно. «Учитель же тебе сказал, значит, делай».
В Мичуринске, ближайшем городе, есть несколько колледжей — кулинарный, железнодорожный, педагогический. Про Москву о поступлении многие даже не зарекаются. Единственная девочка хочет в театральный. Здесь железная дорога — перспективное направление. Многие выбирают ту же профессию, что есть у родителей. Но в целом это происходит безынициативно: «Ну поступлю, ну буду…»
Меня это расстраивает, хочется сказать: ребята, у вас миллион возможностей! Учёба — вообще не самое главное в жизни, она терпит, особенно сейчас. Давайте наслаждаться жизнью, путешествовать, смотреть вокруг.
Мне кажется, что здесь время затормозилось в восьмидесятых. Мероприятия проходят в таком стиле, подходы к жизни не меняютя десятилетиями. В этом плане сложно — потому что в больших городах многие люди могут думать свободнее и шире. Здесь даже рассказывая просто о том, что можно быть волонтером, ты для них открываешь Луну.
Урбанистика в тесном сообществе
— Ещё во время летнего полевого исследования я узнала, что жители делят Белоусово на две части. Основная часть, «городская» — здесь обычные пятиэтажные дома, обычные советские дворы, и считается, что здесь безопасно, все друг друга знают. Вторая часть, Горка — там преобладает частный сектор, там темно, плохие дороги и очень много приезжих из южных стран. Горка считается неблагополучным районом. Это деление города на два очень видно в разговорах, и когда ты понимаешь, о чём речь — ты свой человек.
Источник: Google Maps
В Белоусово много ребят, для которых русский — неродной. Возможно, это связано с тем, что трудовым мигрантам здесь недорого жить, при этом можно вахтой работать в других городах области или в Москве.
Я преподаю литературу в пятых классах, там 3-4 человека с неродным русским, в начальной школе 7-8 ребят. Мало того, что им сложно учиться, они попадают в класс, где их начинают считать глупыми: дети не понимают, почему им сложно даются простые задания.
Я столкнулась с вещами, связанными с тем, что здесь очень тесное сообщество. То, что ты говоришь одному родителю, тут же знают все. Мнение одного родителя о тебе тоже моментально распространяется на всех. Если родитель открывает журнал и видит, что у всех одни пятёрки, он обязательно спросит, почему так. И родительское сообщество вспыхивает моментально. Это не хорошо и не плохо, это просто нужно учитывать.
У детей огромный запрос на то, чтобы чем-то заниматься и куда-то приходить, и пятиклассников просто не выгнать из школы, если они чувствуют хорошее к себе отношение и готовность общаться. Они участвуют во всём, что ты им можешь предложить. Пятые классы, русский и литература — я их вижу каждый день.
Я им сделала такую штуку, «Утренние чтения». В 8:10, нулевым уроком, я читаю им книжки не по программе, вторник — прозу, четверг — стихи. Как-то раз приносила детские стихи Веры Полозковой (сама не знала до этого, что они у неё есть). Ну кто им будет читать Веру Полозкову? А им интересно!
Хотя, в отличие от мегаполисов, тут очень доступная администрация. Глава администрации — не кто-то там с мигалкой, а твой сосед.
Осенью я вела внеклассные занятия по урбанистике, мы начали с детьми исследование центрального сквера, и у ребят были очень здравые мысли о его преобразовании. Они сами набросали идеи по его улучшению, сами выделили проблемы с переполненными мусорками, с освещением. Мы разделили сквер на зоны, спланировали этапы работы, надеюсь, весной получится продолжить.
Я увидела, как меняется отношение ребят к городу. Они вдруг подумали: а ведь я могу сделать проект, и самое страшное, что со мной случится, если я отправлю свой проект в администрацию — мне откажут. Хуже ничего не будет. Очень надеюсь, что историю со сквером мы доведём до логического конца. Это не Москва — тут проще влиять на ситуацию, в которой живёшь, просто надо это почувствовать.
В оформлении статьи фотография Екатерины Толкачёвой
