Представьте себе человека, который ведёт себя как все другие люди, но при этом не обладает сознанием. Уколите его булавкой — он отшатнётся, вскрикнет и потребует объяснений, демонстрируя все признаки боли и недоумения. На самом деле он является зомби — точнее, философским зомби, о которых любят рассуждать многие мыслители, занимающиеся проблемой сознания.
Этот зомби может даже говорить и строить рассуждения, но у него нет «квалиа» — того качества, которое окрашивает чувственный опыт каждого отдельного человека. Некоторые полагают, что это качество не сводится к совокупности нейронных реакций: оно насквозь пронизано субъективностью, что якобы подкрепляет идею о непроходимой грани между материей и сознанием. Другие считают, что аргументы такого рода полностью лишены смысла. Нет противоречия между материальностью какого-либо процесса и его субъективным содержанием.
Читайте также:
Наука между точными схемами и личным опытом
Эту позицию разделяет, к примеру, Дэниел Деннет. Он не устаёт повторять, что бессмысленно говорить о сознании так, как будто это что-то определённое. Животные «в каком-то смысле» обладают сознанием, люди «в каком-то смысле» обладают им тоже. У эволюции нет черты или вступительного экзамена, пройдя который, можно получить звание сознательного существа.
Но необязательно быть Рене Декартом и считать всех животных бездушными автоматами, чтобы заметить, что разница между человеком и даже самой понятливой собакой или обезьяной всё-таки существует. Более сложный вопрос — в чем именно она заключается. Новые направления в психологии, когнитивистике и философии пытаются разгадать загадку, обратившись к понятию нарратива. В отличие от животных, человек постоянно рассказывает о себе истории. Именно эти истории определяют то, как мы видим наши жизни и то, как мы их проживаем.
Когда-то психологи считали, что способность к пониманию историй появляется у детей уже в школьном возрасте. Авторитетом здесь был Жан Пиаже, который писал об эгоцентричности детского мышления и неспособности ребёнка отделять себя и свои действия от внешнего мира. Однако позднейшие исследования внесли коррективы в это представление. Возможно, ребёнок не всегда способен рассказать о себе связную историю или понять какой-то замысловатый сюжет (даже среди взрослых далеко не все на это способны). Но его мышление уже в самом раннем возрасте построено в форме повествования.
В начале 1980-х годов психолог Джером Брунер из Нью-Йоркского университета принимал участие в проекте с поэтичным названием «Рассказы из детской кроватки». Началось всё с того, что мать и отец двухлетней девочки Эмили заметили, что перед сном их дочь некоторое время разговаривает сама с собой. Оба родителя были профессорами и поступили соответствующим образом: они положили в детскую кроватку миниатюрный диктофон и стали записывать речь Эмили. Эти записи (всего получилось 122 фрагмента) затем проанализировали психологи.
Читайте также:
Think different: формальное и диалектическое мышление
Эмили рассказывала самой себе истории, которые упорядочивали то, что происходило или должно было произойти в её жизни. Эти повествования имели чёткую временную структуру. Фактически, это были полноценные истории — простые, неказистые, но вполне последовательные и связные. Вот фрагмент одного из этих нарративов, в котором Эмили рассуждает о том, каким будет её следующий день:
«Завтра, когда мы проснёмся и встанем, сначала я, а потом папа, и мама, и ты, мы будем завтракать, как обычно, а потом мы поиграем [...]. А потом Карл и Эмили пойдут с кем-нибудь к машине, и потом мы поедем в детский сад [шёпотом], и когда мы приедем туда, мы выйдем из машины и пойдём в детский сад, а папа нас поцелует, потом будет уходить и скажет, и потом мы скажем "до свидания", потом он поедет на работу, а мы будем играть в детском садике. Правда, будет весело?»
Психологи были удивлены, ведь в повседневной речи эта двухлетняя девочка ничего подобного не произносила. Они даже задались вопросом, соответствует ли система обучения реальным навыкам маленького ребёнка — не слишком ли мы их недооцениваем? Но важнее оказалось понять, что уже в самом раннем возрасте наше мышление построено в форме нарратива — связного рассказа о себе и окружающем мире.
В работе 1990 года Брунер попытался продемонстрировать, что именно истории, а не рассуждения и описания нужны нам для понимания других людей. В исследовании принимало участие две группы взрослых добровольцев. В первой из них участники читали историю, в которой обозначалось внутреннее состояние персонажей (печаль, радость, разочарование и т.п.). Во второй группе участникам давали ту же самую историю, но уже без этих обозначений. Оказалось, что добровольцы из обоих групп запомнили и пересказали историю одинаково успешно.
Чтобы достичь понимания, необязательно говорить о внутреннем состоянии — достаточно уловить сюжет. Пусть мыслительные механизмы другого человека для нас недоступны, спрятаны в «чёрный ящик». Мы всё равно можем понять друг друга. Но ещё важнее, что самих себя мы тоже понимаем с помощью нарратива. Для чего я делаю утром зарядку, сижу над учебниками, день за днём хожу на работу и откладываю деньги на будущее? Ответ зависит от того, героем какой истории я себя представляю.
Читайте также:
Хозяева ли мы своей жизни?
Один человек вспоминает о том, как научился плавать, когда отец бросил его с лодки в воду. Теперь этот человек думает, что это научило его сохранять упорство и выдержку в борьбе с испытаниями. Для другого этот эпизод объясняет, почему он предпочитает держаться подальше от воды и не доверяет властным фигурам. Третий вообще отодвинет это событие за рамки повествования о своём характере, не сочтя его важным.
Мы непрерывно рассказываем истории о своём прошлом и будущем. Эти истории — не просто сводка происшествий, которые с нами произошли и не просто список планов на будущее. Это то, что связывает их воедино. Психологи называют это единство нарративной идентичностью. Это тот способ, с помощью которого мы представляем собственный опыт и наделяем свою жизнь смыслом.
Дэн Макадамс из Северо-Западного университета в Иллинойсе занимается этой темой уже более 30 лет. Проанализировав жизненные истории сотен людей, он столкнулся с интересными закономерностями. Он заметил, что более осмысленной и насыщенной свою жизнь считают те люди, которые воспринимают её как историю подъёма, перехода от худшего к лучшему.
Совсем необязательно этот переход можно наблюдать «объективно» — дело именно в интерпретации. Поэтому человек, переживший паралич всех четырёх конечностей, может воспринимать это как перемену, которая заставила острее ощутить вкус жизни и многому его научила. Мы склонны переоценивать страдания или радости, когда о них размышляем. Представьте, что вы ослепли. Вам можете думать, что после этого ваша жизнь превратиться в сплошное царство тьмы. Но люди, которые действительно ослепли, с вами не согласятся, ведь в их жизни есть место далеко не только слепоте.
Любая история всегда не только моя, но и ещё чья-то. В каждой своей истории мы одновременно являемся героем и зрителем. Философ Мерло-Понти писал об этом так:
Иными словами, наши истории всегда обращены к кому-то. Они создаются во взаимодействии. Люди, выросшие вне общества, не рассказывают историй — и потому не являются людьми в полном смысле этого слова. Психолог Ли Рой Бич, разрабатывающий теорию нарративного мышления, считает эту форму сознания продуктом эволюции. Нарративы не только интерпретируют прошлое, но и помогают предсказывать будущее, строить долгосрочные прогнозы и контролировать своё поведение. Истории позволяют людям выйти за пределы текущего момента, на что неспособно ни одно животное.
Форма, в которую мы помещаем собственный опыт, настолько властна над нашей жизнью, что этот эффект можно увидеть невооружённым глазом. В 2012 году психологи Адам Грант и Джейн Дуттон попросили сотрудников колл-центра, которые занимаются поиском спонсорских средств для университета, на протяжении четырёх дней вести личный дневник. Первая группа сотрудников должна была записывать случаи, когда поступок коллеги вызывал у них чувство благодарности. Участники из второй группы рассказывали об эпизодах, когда они сами внесли вклад в работу других.
Исследование должно было выявить разницу в просоциальном поведении — поступках, которые совершаются не для себя, а ради блага группы. У сотрудников колл-центра почасовая оплата, поэтому в данном случае эту разницу можно было увидеть в количестве сделанных звонков. Оказалось, что участники из второй группы после эксперимента совершили на 30% больше звонков, чем они делали это раньше. В первой группе никаких изменений не произошло.
Читайте также:
Как и зачем вести личный дневник
Настолько эффективная, что в последние годы к нарративам обращаются не только философы и психологи, но и терапевты. Обзор научной литературы за 2010 год говорит о том, что нарративная психотерапия во многих случаях работает так же хорошо, как фармакологические и когнитивно-поведенческие методы терапии. При Колумбийском университете уже несколько лет работает центр нарративной медицины, и это движение продолжает набирать обороты.
Компьютерная метафора, которой философы и учёные-когнитивисты пользовались несколько десятилетий, давно себя исчерпала. Наш мозг — не вычислительная машина, а рассказчик историй. В этой идее, впрочем, не так много нового. Ещё в 1980-е годы Аласдер Макинтайр писал о нарративном единстве человеческой жизни, возводя эту логику к рассуждениям Аристотеля.
Если человеческое мышление имеет повествовательную структуру, то именно внимание к нарративам может помочь преодолеть вековые споры «идеалистов» и «материалистов». В отличие от философского зомби, человек мыслит при помощи историй. Эти истории имеют нейрофизиологическое воплощение, но их устройство имеет и собственные закономерности. И если вам кажется, что ваша жизнь обладает смыслом, вы уже кое-что об этом знаете.
