В сентябре 1935 года газета «Красная Мордовия» — главный печатный орган маленькой поволжской республики между Горьким и Пензой — рассказывала об удручающем состоянии педагогических кадров в регионе:
«Колоссальный процент педагогов не имеет даже пятиклассного образования, многие из них с трудом сами освоили четыре правила арифметики, почти совершенно не знают орфографии и элементарнейших правил грамматики».
Эта ситуация была типичной для сельских районов СССР, по которым только недавно прошёлся ликбез. За следующие два года проблема не исчезла: в 1937-м чиновник всесоюзного наркомата просвещения полагал, что 10 % учителей всей страны следует уволить ввиду их «полной неграмотности».
Армия «просвещенцев»
Почему в школах Советского Союза спустя два десятка лет после революции работали малограмотные учителя? Ответ следует из общей логики развития страны в те годы.
От образования, как и от промышленности, требовался «большой скачок», ударные темпы развития. В первую пятилетку Советский Союз вводил всеобщее начальное обучение (всеобуч), а уже во вторую — всеобщее среднее образование.
Росло число учеников, школ, классов, и учителей требовалось всё больше. В 1927 году в школах СССР работало 400 тысяч педагогов. В 1938 году — уже больше миллиона.
Где обучали этих новых учителей? Только с 1928 по 1932 годы в РСФСР было открыто 44 пединститута, всего их стало более 70. В середине 1930-х получили распространение учительские институты, где педагогов готовили всего за два года. Продолжали действовать педагогические техникумы и краткосрочные курсы.
Кроме того, многие школы так называемого повышенного типа (десятилетки) имели «педагогический уклон» — их выпускники сразу направлялись на работу в начальные школы.
В первой половине 1930-х региональные наркоматы просвещения, в спешке вводившие всеобуч, больше всего нуждались в быстрой и массовой подготовке учителей. Чтобы работать в начальной школе, считали они, достаточно педагогических курсов. Поэтому многие учителя в это время были подготовлены за несколько месяцев.
На короткие курсы будущих педагогов приводило, как правило, стечение обстоятельств. Например, в начале 1930-х в Мордовии были расформированы строительный и политико-просветительный техникумы. Всем студентам, не завершившим обучение, отдел народного образования предложил пройти педкурсы и пойти работать в школы. Направления на педагогическую работу раздавались недоучившимся студентам и без всякой переподготовки.
Как отмечает главный историк советского учительства 1930-х Е. Т. Юинг, в школы в те годы брали всех, кто был готов работать учителем, а не тех, кто был способен преподавать.
Это породило учителей-«летунов», за год менявших по 3-4 школы: когда их увольняли из-за низкой квалификации из одной, они легко устраивались в следующую. Рекорд принадлежит учительнице, за два года сменившей 11 мест работы.
Кроме того, для учителей действовала отсрочка от призыва в армию, так что некоторые молодые люди, получив повестку, срочно устраивались в школу.
Районо (районные отделы народного образования) находились в отчаянном положении и привлекали в школы всех, кто обладал сколько-нибудь подходящим образовательным уровнем.
Пример из той же Мордовии. Жительница Кочкуровского района по семейным обстоятельствам не окончила в 1920-е даже девятилетку. Шесть лет она работала в совхозе, а в начале 1930-х её спешно направили на педагогические курсы и дали назначение в школу.
В течение 1930-х гг. в школах преобладали начинающие молодые учителя: по данным Е. Т. Юинга, на протяжении всего десятилетия доля учителей со стажем работы менее пяти лет составляла около 50 %. К 1936 году 40 % всех учителей были моложе 28 лет.
Уровень образования учителей был выше в крупных городах — 15 % учителей начальных школ Москвы и Ленинграда имели высшее образование, в то время как в ряде отдаленных регионов к середине десятилетия до 70 % учителей (всех типов школ, а не только начальных) не имели даже оконченного среднего общего образования.
До 1935 – 1936 годов квалификация учителей не слишком волновала руководителей образовательной отрасли — их главной задачей было создать как можно больше начальных школ, охватить начальным обучением всех детей. Во вторую пятилетку приоритеты изменились, более доступным должно было стать среднее образование.
Исследователи считают, что в образовании, как и в остальных направлениях сталинской модернизации, произошёл переход от погони за количеством к борьбе за качество.
Наспех обученные учителя начальных классов не были готовы к работе в неполных средних и средних школах.
Стали открываться двухгодичные учительские институты, в пединститутах распространились заочные отделения.
В итоге борьба за качество образования вылилась в механизм аттестации учителей — за прошедшие 80 лет он эволюционировал, но по-прежнему действует в России.
Первая аттестация учителей началась в 1936 году с постановления «О персональных званиях для учителей начальной и средней школы». Персональное звание давало право на более высокую зарплату, но чтобы его получить, требовался приказ центрального наркомата просвещения.
Наркомат выпускал приказы на основании списков, представленных региональным органом управления образованием. Региональные власти принимали решение после аттестации учителей специальной комиссией.
В комиссиях работали местные чиновники. Аттестация могла иметь три исхода:
- рекомендация на присвоение персонального звания;
- отстранение от работы;
- допуск к работе с обязательством окончить педагогическое учебное заведение в течение ближайших двух лет.
В последнем случае учителя допускали к работе, как правило, в школе более низкой ступени.
Первым делом проходившие аттестацию учителя предъявляли комиссии документы об образовании, затем отвечали на вопросы.
По правилам в начальной школе мог работать выпускник педтехникума, в неполной средней — учительского института, в средней — пединститута. На практике даже в средних школах комиссии встречали учителей, не обучавшихся нигде после краткосрочных курсов.
Например, заведующий Старо-Авксеманской начальной школой пытался заочно окончить неполную среднюю школу, но был оставлен на второй год в шестом классе. В протоколе аттестации, как равнозначные, перечислены и другие его недостатки:
«О руководителях партии и правительства не имеет понятия. Совершенно не имеет представления о художественной литературе и методах преподавания. Географии не знает. В политических вопросах не разбирается. Программы начальной школы не усвоил».
Этот набор характеристик не случаен: он отражает опросник, которым пользовалась комиссия. Первым его пунктом было качество работы учителя по показателям посещаемости и успеваемости в его классах. Показатели заявлял сам педагог, не стесняясь хвалить себя — один учитель утверждал, что по-стахановски добился успеваемости в 101 %.
Также комиссия просматривала ученические тетради, чтобы оценить, как поставлена письменная работа на уроках. Затем учитель должен был ответить на вопросы о методах преподавания и воспитания, о работе с методической и художественной литературой, показать знание текущих политических событий, в особенности постановлений о школе и учителе.
Если ответы были неубедительными, комиссия пыталась выяснить профессиональные знания и общий кругозор учителя с помощью более простых вопросов. Но иногда такой шаг навстречу со стороны комиссии не помогал: некоторые не называли должность Сталина (встречается ответ «секретарь партячейки»), не различали советских вождей по портретам, не могли назвать части речи или показать на карте Германию или Японию.
Между тем, у хорошего учителя и ученики начальных классов должны были «знать вождей».
Аттестация особенно ярко показала проблему низкой образованности педагогов — учителя, например, не имели представления о вычислении процентов, а настоящим испытанием для них стали контрольные диктанты.
Самой неизученной областью знаний была педагогика. На вопрос о применяемых методах преподавания учителя отвечали так: «не знаю других, кроме беседы», «веду обучение грамоте лабораторным методом», «пишу на доске, а ученики за мною списывают».
Не знали учителя и о сути коммунистического воспитания: для некоторых оно состояло в проведении игр во время перемен.
Общественно активные педагоги и комсомольцы чаще сохраняли своё рабочее место, даже демонстрируя слабые знания.
Так, без особых затруднений получил допуск к школьной работе директор неполной средней школы в Черновских Выселках Василий Глухов. Члены комиссии отметили, что он мало подходит для руководства учительским коллективом, поскольку сам обладает слабыми знаниями, но, тем не менее, сохранили за ним прежнюю должность.
В своей автобиографии Глухов целую страницу посвятил истории своей комсомольской работы во время учебы. Органы управления образованием не могли себе позволить разбрасываться такими кадрами, пусть и недостаточно квалифицированными.
Если педагог-активист откровенно не справлялся с преподаванием в средней или неполной средней школе, его допускали к работе с начальными классами.
К примеру, в начальную школу был направлен учитель мокшанского языка. Ранее он окончил только два курса рабфака, но комиссия сочла нецелесообразным направлять его в педтехникум. Вероятно, учитель содержал семью и не мог себе позволить тратить годы на обучение.
В начальную школу был направлен и физик, чьи знания по предмету не выходили за пределы учебника, и многие другие молодые учителя.
У аттестационных комиссий не было особого выбора: мало кто из учителей на момент аттестации мог похвастаться личной библиотекой или интересом к чтению, многие пропускали ошибки в ученических тетрадях. В первые месяцы работы комиссии встречали и полностью неграмотных учителей — это были бывшие шоферы, грузчики, за которых даже автобиографии писали товарищи.
Один директор школы, выдвинутый на руководящую должность за заслуги перед партией, в 50 словах диктанта делал 180 ошибок.
Члены комиссий возмущались: «При мне пришло человек 30, из них четверо комсомольцев. Их нельзя держать ни одного дня, люди ничего не знают и не имеют желания знать по своей специальности».
Другой сообщал на совещании в Наркомпросе: «много таких работников, которые имеют образование 4-5 классов, сейчас числятся на заочном обучении за 6 класс, но на самом деле не учатся и не могут ответить ни на один элементарный вопрос, на который любой колхозник даст ответ».
На таком общем фоне аттестационные комиссии чаще всего закрывали глаза на недостаточные предметные знания и неспособность ориентироваться в педагогике.
Учитель должен был проявить вопиющее невежество (и политическую несознательность), чтобы комиссия вынесла вердикт об освобождении от педагогической работы. Большинство уволенных учителей были случайными в профессии людьми.
Например, бывший военнопленный из Австро-Венгрии, оставшийся в Мордовии после Первой Мировой войны Яков Иосифович Новак, учитель немецкого языка в Шадымо-Рыскинской неполной средней школе. Как выяснила комиссия, он не имел понятия о грамматике немецкого языка и выставлял оценки произвольно, не замечая грубых ошибок. Разумеется, не знал учитель и методов педагогической работы, не желал повышать квалификацию в секции по немецкому языку при районной школе.
На вопрос о причинах работы в школе один из таких отстранённых комиссией учителей отвечал просто: «Деньги мне нужны на пропитание, вот и попал в учителя».
Особенная политическая неграмотность, религиозность, пьянство увеличивали вероятность увольнения из школы.
Например, основной причиной снятия с работы учителя, не сумевшего подтвердить наличие педагогического образования и менявшего место работы чаще, чем раз в год, стали учиненные им «пьяные дебоши» и драки.
Контрреволюционеры на педагогической работе
Аттестация учителей стала первой после введения всеобуча возможностью провести «чистку» педагогического состава.
До этого учителей так не хватало, что наркоматы просвещения позволяли работать в школах не только детям священнослужителей (самая распространённая категория «лиц нетрудового происхождения»), но и бывшим солдатам белых армий, детям помещиков и другим подозрительным для советской власти людям.
Если всё же возникали проблемы, из-за неорганизованного и медленного документооборота учитель, уволенный из одной школы, мог на какое-то время затеряться в другом районе.
«Засорённость педагогического состава чуждым элементом» называли причиной неверных идеологически высказываний на уроках. Такие случаи были регулярны.
В 1935 году в Зубово-Полянском педагогическом техникуме несколько студентов были обвинены в антисоветской агитации, распевании контрреволюционных стихов, издевательствах над речами вождей.
Встречались подобные случаи и в школах. Порой как антисоветские действия трактовались и такие случайные ошибки, как неверный выбор почетного президиума на учительской конференции.
Инструктор комсомола написал длинное письмо в наркомат просвещения, обращая внимание руководства на такое политическое вредительство: на конференции учителей Темниковского района забыли избрать в почетный президиум Хосе-Диаса, Тельмана, Кагановича и т. д. А когда называлось имя Сталина, учителя не встали!
Еще один учитель неверно истолковал ленинскую установку по национальной политике и заявил на уроке, что в скором времени у всех национальностей будет один язык.
Ни наркоматы просвещения, ни органы правопорядка долгое время не считали ошибавшихся учителей контреволюционерами. Но в 1937 – 1938 годах появилось новое объяснение проблемам успеваемости и политической неграмотности школьников: вредительство в школах и слишком «медленная ликвидация» его последствий.
Как притупление политической бдительности или сознательные враждебные действия расценивались любые промахи в работе учителей и директоров школ, нарушение дисциплины школьниками, случаи хулиганства.
Заметка об удручающих выводах совещания учителей заканчивалась возмущенным вопросом: «долго ли наркомпрос будет так "руководить" воспитательной работой в школах»? В самой заметке говорилось о пьянстве и низкой квалификации учителей. Та же причина подчеркивалась и в заметке о плохой подготовке школ к учебному году — это наркомпрос допустил работать «случайных людей».
Политические чистки не миновали органы управления образованием: руководители наркоматов и отделов просвещения несколько раз сменились в 1937 — 1938 годах в разных регионах.
Что касается массы учительства, то репрессиям подвергались как педагоги с дореволюционным опытом, чье социальное происхождение вызывало вопросы руководящих органов, так и учителя крестьянского происхождения, сами получившие образование уже в советское время.
Во второй части материала мы расскажем о том, каким был быт сельского учителя в 1930-е. При подготовке материала использовались следующие источники:
- Белова Н. А. Повседневная жизнь учителей / Н. А. Белова. — М., 2015.
- Куршева Г. А. Общество, власть и образование в условиях модернизации в СССР: конец 1920-х – 1930-е гг. / Г. А. Куршева. ― Саранск, 2007.
- Юинг Е. Т. Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг. / Е. Т. Юинг― М., 2011.
