В первой части материала об учительстве в 1930-х годах мы рассказали, как в короткие сроки в Советском Союзе появилось огромное количество учителей, с чьей помощью должна была заработать программа всеобщего обучения.
Педагогов нужно было подготовить максимально быстро, в том числе и из бывших крестьян, при этом нельзя было допускать присутствия в школе «контрреволюционных элементов». Из-за необходимости добиваться максимальной успеваемости в школы быстро пробралась коррупция — ученики получали экзаменационные задания, слабых школьников «тянули».
Вторая часть материала посвящена инфраструктуре советских школ, учительскому быту и тому, как педагогам приходилось совмещать преподавание с идеологической работой.
Привлечь детей в школу было не всегда просто. До объявления обязательным начального обучения, когда охват детей образованием стал государственной задачей, многие сельские дети не заканчивали даже четырех классов. Родители не считали нужным, чтобы дети учились чему-то, кроме чтения и письма.
Даже после введения всеобщего образования (всеобуча) часть детей регулярно не посещали школу в зимние морозы и весеннюю распутицу — из-за отсутствия одежды и обуви.
Условия работы учителя были особенно непростыми на селе. Строительство специализированных школьных зданий было, скорее, приятным исключением, чем правилом.
Школы нередко располагались на частных квартирах или в зданиях бывших церквей. Ученики одной из школ крестьянской молодёжи, работавшей на территории бывшего монастыря, не только учились, но и жили здесь же в общежитии, а «монашествующий элемент» использовался в качестве прислуги.
Если учеников было столько, что школьное здание не вмещало всех, или если не хватало учителей, организовывались занятия в две смены. Это вызывало свои трудности: в домах крестьян не было часов, и учащиеся второй смены часто приходили раньше назначенного времени, мешая занятиям первой смены. Из-за отсутствия электричества вторая смена вынуждена была заканчивать уроки раньше, с концом светового дня.
Начало учебного года твёрдо установилось на 1 сентября только с 1936 года. До этого учебный год начинался когда придётся. В сёлах время начала занятий зависело от хода полевых работ, которые для крестьянских семей были важнее учения.
Ежегодно с наступлением холодов перед «просвещенцами» вставала проблема отопления школы. Источники описывают чад от неправильно работающих печей, грязь (потому что «полы моют один раз в неделю») и т. д.
Как велась работа в сельских школах конца 1920-х, описывает корреспондент уездной газеты: «на одного учителя доходит до 100 и более учащихся, работа школы протекает при температуре в 3–4 градуса… на двухместных партах усаживаются по 5-6 учеников».
В 1930-е школ с такими проблемами стало меньше, но они не исчезли: и в 1934 году инспекторы наркомата просвещения сообщают, что учителя всё ещё работают «в верхней одежде, не сняв шапок и варежков». Официально признавалось, что из-за плохих условий на занятиях посещаемость школ в отдельные периоды снижалась до 70%.
Работу школ нарушали и частые переброски учителей из школы в школу. Районо принимали решения о переводе произвольно, пытаясь назначить в каждую школу хоть по одному сильному педагогу. В результате учебный процесс прерывался — например, в одной из школ повышенного типа в Рузаевском районе за месяц с начала 1933/1934-го учебного года сменилось три завуча и три обществоведа.
Только к концу 1930-х было более-менее налажено снабжение школ учебниками, и перед учителями встали проблемы, которые ранее могли показаться смехотворными: отсутствие наглядных пособий, карт и прочих дополнительных принадлежностей. Их, как правило, приходилось изготавливать самостоятельно.
Одна учительница истории написала в «Красную Мордовию», что ведёт альбом с рисунками учеников по изучаемым темам и использует его на занятиях. Учителя-энтузиасты сами заготавливали гербарии, коллекции насекомых и другой материал по естествознанию.
Не было и необходимых тетрадей. Например, для обучения письму в младших классах тетради приходилось разлиновывать самостоятельно. По объективным причинам большей части сельских учителей приходилось довольствоваться «меловым» уроком, что методически было, конечно, неправильно и вызывало замечания инспекторов районных отделов народного образования (районо).
Учителя зачитывали на уроках учебник, диктовали главы из него под запись или, напротив, сидели в стороне, пока ученики читали. Время на уроках тратилось на запись на классной доске стихотворений для заучивания.
Успеваемость и политграмота
Главным критерием успеха учителя для органов управления образованием были грамотность и успеваемость учеников. Неуспеваемость и второгодничество всегда рассматривались как «педагогический брак».
Отстающих учеников «подтягивали» всеми силами — с помощью старших классов, дополнительных занятий, прикрепления к каждому отстающему педагога. Постепенно появляются сообщения об учителях, в классах которых была достигнута 100-процентная успеваемость. Требования приводили к прямым припискам и исправлению уже выставленных оценок.
С введением проверочных испытаний регулярно появляется информация о том, что ученики заранее получали тексты диктантов или экзаменационные билеты.
Грубой ошибкой учителя истории считалось, если он не восхвалял И. В. Сталина в ходе урока, не называл его «величайшим теоретиком и вождем мирового пролетариата». Особенно ярко политизация видна в материалах о политическом воспитании в начальных классах.
Например, в годовщину Октябрьской революции первоклассники должны были изучить тему «Сталин — наш вождь». Одной из задач урока при этом было «привить любовь и уважение к товарищу Сталину».
Органы управления образованием были согласны с этим. Крамолой были слова, например, учителя физики Бухатова о том, что «партийность школьной работы должна заключаться только в обществоведении, но физика и другие точные науки — это частные предметы».
К примеру, обсуждая на географии тему климатических зон, следовало рассказать о характерных для региона климатических явлениях, дать ученикам практические задания по работе на местной метеорологической станции и т. д., а при рассказе о полезных ископаемых нельзя было не сказать о добыче угля на Донбассе.
Удачные примеры выглядели так: рассказывая ученикам 4-го класса на естествознании о рыбах, учительница объяснила заодно и значение рыболовной промышленности для Советского Союза.
В школу вернулись дисциплина и единоначалие, и умение педагога поддерживать дисциплину в классе подмечалось всё чаще как особая черта профессионального мастерства. Инспекторы Наркомпроса (Народного комиссариата просвещения) тщательно фиксировали информацию о непослушании учеников наряду с методическими промахами педагогов.
Молодой учитель Ступеньков в 1938 году «ходит домой к учащимся, интересуется их бытом». Опытная учительница Базеева в 1939 году рассказывает, что начинает обходить семьи учеников за две-три недели до начала учебного года. При аттестации учителей также особое внимание обращалось на то, знает ли учитель, как живут ученики, видится ли с их родителями.
В советской школе всегда было заложено стремление привить ученикам востребованные трудовые навыки. Сельские дети, с малых лет занятые крестьянским трудом, в школе должны были освоить приёмы обработки земли, основанные на агрономической науке.
Поэтому в программах курсов повышения квалификации учителей агрономические дисциплины занимали важное место. С такой целью при школах создавались специальные участки, которые в дальнейшем становились значимым источником дохода школы.
Зачастую участки приносили доходы в основном заведующим школами, присваивавшим себе вырученные от продажи зерна, картофеля или овощей средства или попросту съедавших урожай.
Значительное место в работе учителя занимало обучение детей основам гигиены и ухода за собой. В 1920-х соответствующие темы вносились в учебный план ― например, по комплексному плану «Первый год в школе» первые недели учебы требовалось посвятить знакомству с правилами поддержания в чистоте рук, лица, стрижки волос и ногтей на руках.
Но с введением предметного обучения эти вопросы перешли в область дополнительной воспитательной работы. 215 человек в саранской школе № 6 стали в результате культпохода чистить зубы ― и это был огромный успех
В 1936 году учительница Рудоцетова делилась опытом работы, в результате которой «в классе стало чисто, ребята… приучились пользоваться носовым платком, бросили дурные привычки: куренье, грубости».
К концу 1930-х сохранявшиеся эпидемиологические и бытовые проблемы стали оцениваться как последствия злонамеренных антисоветских действий самого учительства. Так об этом заявил в мае 1937 нарком просвещения МАССР Н. Н. Важдаев: «в мордовских школах надо вести борьбу с антисанитарией, с трахомой… некоторые учителя насаждают это ― может быть, намеренно?».
Учитель должен был и самим своим видом являть преимущества советской культуры. Потому с середины 1930-х в официальных документах и в печати регулярно звучали требования к учителям особенно следить за своим поведением и внешностью. На аттестацию, к примеру, не пускали учителей, явившихся в ненадлежащем виде.
Отрицательный образ учителя представлялся таким: «волосы были дыбом, наверное, три года не стриг, а штаны были желтого цвета, и на них большущая черная заплата и это был прямо пугало, а не педагог».
При этом внешний вид учителя всецело зависел от низких доходов
Большая часть учительства должна была сводить концы с концами на жалованье в 105 рублей, из которого еще вычитались налоги. Заработная плата сельских учителей заметно отставала от выплачивавшейся их городским коллегам. Кроме того, жизнь сельских учителей осложняли проблемы с задержкой зарплат, отсутствием дров и керосина.
Предоставление жилья учителям составляло значительную проблему на протяжении всех 1930-х, учитывая огромное число принятых на работу педагогов, большинство из которых работали далеко от дома. Помещения для казенных квартир были не везде, а там, где выделялись, зачастую были непригодны для жилья.
Школьным работникам полагались специальные «квартирные» выплаты, если казённого жилья не было. Но если под казённой квартирой понимался непригодный для жизни сарай, а учитель от него отказывался, то его считали не нуждавшимся в жилье и «квартирных» не платили.
Где же селили учителей в условиях отсутствия специальных квартир? В 1936 году сообщалось об учительнице, которая жила в крохотной комнатушке по соседству с сельсоветом. В сельсовете работа продолжалась и поздним вечером, сквозь стену в трещинах допоздна слышались ругань и крики.
«Мы вынуждены жить в семьях колхозников, где в одной комнате 5-7 человек детей», — взывали к справедливости учителя Дубасовской школы Ширингушского района в 1938 году.
Так в 1934 году описывается быт учителей одной из образцовых школ: дом, где находятся квартиры педагогов, находится поблизости от школы, места в нем мало, семьи учителей живут «в стесненных условиях». Учителя жалуются на тесноту и недостаток освещения, на то, что трудно добыть керосин. Рядом с домом — скотный сарай, здесь же ларь с зерном со школьного участка. Весь бытовой мусор выбрасывается здесь же, прямо возле школы выливаются помои.
Один из инспекторов Наркомпроса прямо заявлял: «скот в колхозах живет чище, чем учитель в селе».
Активизм
Советские школы 1930-х должны были вести общественно-политическое, антирелигиозное, трудовое воспитание, в них действовали пионерские и комсомольские организации. Фактически обязательным элементом нагрузки учителя становились разного рода «общественные поручения».
Они соответствовали актуальным задачам государственной агитации и пропаганды: в 1928 году это была пропаганда займов индустриализации, хлебозаготовок, сельскохозяйственного налога, создания семенного фонда, затем коллективизации. На протяжении всего десятилетия в списке общественных поручений педагогов оставалось участие в ликвидации неграмотности. Учителя выполняли функции избачей в избах-читальнях.
Число общественных поручений возрастало в предвыборный период: учителя становились агитаторами и входили в избирательные комиссии.
Учителя даже в самых маленьких начальных школах отчитывались о созданных краеведческих кружках и кружках воинствующих безбожников.
К примеру, круг обязанностей четырёх педагогов сельской школы 1-й ступени (считая директора) в 1930-м году включал:
- руководство кустовым объединением просвещенцев;
- председательство в школьном совете;
- руководство ученическим комитетом;
- управление ремесленным, антирелигиозным, политическим, сельскохозяйственным, художественным кружками, кружком рукоделия;
- руководство санитарной, культурно-просветительской и хозяйственной комиссиями.
Как отмечает исследовательница повседневной жизни учителей Н. А. Белова, «объем общественных поручений подходил к пределу человеческих возможностей, свободного времени практически не оставалось».
В прессе не раз подчёркивалось, что учителям нельзя навязывать техническую работу ― по всей видимости, использование учителей в сельских советах в качестве секретарей и сельских исполнителей, сборщиков налогов было очень распространено.
Приводится такой пример ― заведующий школой говорит учителям: «Кончайте занятия быстрее и приходите в распоряжение сельсовета».
Если учитель был коммунистом, количество общественных обязанностей возрастало. Отношение многих педагогов к этим никак не оплачивавшимся поручениям ярко проявилось в одном примере: учительница, которой было предложено пойти в колхоз для читки газет, отказалась, посылая обратившегося к ней активиста «к черту вместе со всем колхозом».
Общественная активность учителя и школы в целом поднимала его в глазах местных властей, закрепляла лояльную позицию по отношению к власти. На практике отношение властей выражалось в прямых выгодах для школы и самого учителя.
Педагог Ф. Г. Сурдин рассказывал на съезде учителей-ударников, что, получив назначение в школу-десятилетку, он обнаружил там полную разруху. Исправить ситуацию удалось, подняв авторитет школы в глазах руководителей районного исполкома, райкома партии, сельских советов. Для этого самому Сурдину пришлось поработать уполномоченным сельсовета и общими усилиями со всей школой организовать колхоз «там, где не было ни одного хозяйства в колхозе».
Улучшилось материальное положение в итоге за счет продажи церковных ценностей ― на эти средства школа была оборудована мебелью и наглядными пособиями.
Каким человеком и специалистом должен был быть советский учитель 1930-х, можно проследить по прессе и по автобиографиям учителей. Обязательной частью идеальной биографии было трудное дореволюционное прошлое (иногда в таком же ключе описывался нэп).
«24 года работы и жизнь учительницы тов. Купцовой прошли в условиях произвола и бесчинства, варварства и насилия», ― так начинается биография одной старой учительницы в 1936 году.
Директор неполной средней школы Обрадин половину текста автобиографии посвящает информации о скудных заработках матери, содержавшей его во время учебы в семилетке, подробно перечисляя, какие виды работ она выполняла поденно у кулаков, получая 50 копеек в день.
Одного упоминания о том, что мать батрачила на кулаков, недостаточно и учительнице Дудоладовой: она описывает, что ее мать зарабатывала на жизнь стиркой, мытьем полов, вязанием носков и т. д.
Обрадин также несколько раз подчеркивает свое желание учиться, рассказывает, что разжалобил слезами учительницу, которая не хотела принимать его в школу.
О стремлении получить образование пишет и заведующий неполной средней школой Василий Глухов, описывая, как в годы учебы его отвлекала комсомольская работа, и ему даже приходилось обращаться с личным ходатайством в областной комитет ВЛКСМ, чтобы вернуться к занятиям.
Причиной таких подробных описаний малозначимых фактов автобиографий являлось, с одной стороны, повышенное внимание контролирующих органов, с другой ― стремление наглядно продемонстрировать «правильную» социальную принадлежность.
Если по документам работника не было понятно, чем он занимался в каждый год своей жизни, региональное управление образования, а позднее и наркомат просвещения РСФСР, запрашивали точную информацию.
Так что педагоги предусмотрительно описывали вплоть до мелочей каждый год своей жизни, попутно расписываясь в своем рабоче-крестьянском происхождении.
Так, учительница Иванцова из Торбеева считает нужным объяснить причины переезда её семьи (в то время, когда ей самой было 4 года) из города Рузаевка в деревню, и подчеркнуть, что ее отец и в селе зарабатывал своим трудом.
А учитель Глухов, описывая прожитые в деревне без учения годы, рассказывает о каждом стаде, которое он пас в летнее время. Он же, подчеркивая, как его семья пострадала от империалистов, рассказывает не только о гибели отца во время Первой мировой войны, но и о кратковременном пленении своего дяди во время войны с белополяками.
Наркомпрос интересовала не только трудовая, но и общественная деятельность. В автобиографии сына священника В. А. Тасова, к примеру, описывается создание им культурно-просветительского общества в деревне.
Это «общество», если и существовало, то, по собственному признанию Тасова, работало только во время его приездов на каникулы. Но происхождение автора было неподходящим для советского учителя, и он не мог пренебречь даже такой короткой страницей своей жизни.
Несмотря на то, что педагоги с дореволюционным опытом были уязвимее с точки зрения политической благонадежности, во второй половине 1930-х проявилась тенденция к подъему их авторитета.
Об этом свидетельствуют и публикации прессы о старых педагогах. Многие старые учителя проявляли настоящую преданность своему делу.
Из-за противоречивости, а часто недоступности одобренных властями методик молодым учителям ничего не оставалось, кроме как полагаться на опыт старших коллег. Важным признаком педагога-отличника был авторитет среди населения и остальных учителей.
Итак, в 1930-е годы советская школа и учитель пережили несколько волн глобальных перемен.
Если в начале десятилетия требовалось охватить всех детей соответствующего возраста школьным образованием, то после 1934 и особенно 1936 года на первый план вышло качество обучения.
Во второй половине десятилетия требования к учителям во многом стали напоминать традиционные, распространенные до революции. Вновь стал востребован опыт старых педагогов. Из прошлого в школу вернулись разделение предметов, оценки, экзамены в конце четверти, заучивание текстов наизусть, ритуалы для демонстрации уважения учащихся к учителю.
Эта система с жесткими стандартами и строгой воспитательной системой существовала, по сути, до начала 1980-х.
При подготовке материала использовались следующие источники:
- Белова Н. А. Повседневная жизнь учителей / Н. А. Белова. — М., 2015.
- Куршева Г. А. Общество, власть и образование в условиях модернизации в СССР: конец 1920-х – 1930-е гг. / Г. А. Куршева. ― Саранск, 2007.
- Юинг Е. Т. Учителя эпохи сталинизма: власть, политика и жизнь школы 1930-х гг. / Е. Т. Юинг― М., 2011.
